Пламя битвы

Мрак затянул светлые небеса, но не сумерки опустились на притихшую долину – едкий туман из-за горной границы Ласкенута разлился в морозном воздухе, отравляя его, угнетая тех, кто дышал им, скрадывая очертания ближних отрогов хребта Нугарос, где разместилось и ожидало своего часа крылатое воинство Корвина. С вершины холма далеко было видно живое море ненависти и злобы, что воплощало вражеское войско, стоящее на противоположном берегу реки. Рене почувствовал, как по телу Вэнта прошла волна дрожи, и успокаивающе погладил вороного по шее. Но и у самого дрожали пальцы при виде тварей, на которых восседали уже знакомые ему по Кейбру отвратительные прислужники Корвина. Они казались скорее мертвыми, нежели живыми – странная, извращенная помесь хищников с огромными клыками и лошадей. Изуродованные формы жизни, обращенные во зло и не желающие ничего, кроме крови и утоления своего вечного голода. Вэнт переступил с ноги на ногу.
— Потом страшно не будет, — тихо произнес Рене, склонившись к уху коня.
— Знаю, и в кои-то веки меня успокаиваешь ты, — в бархатистом голосе коня проглянула почти незаметная улыбка.
— Я с самого начала не спорил с отцом о твоей необычности, Рене, но не думал, что и конь у тебя более чем необычен, — улыбнулся Мелан, по правую руку которого и стояли Вэнт и Рене.
— Я и сам не ожидал, что Вэнт заговорит при посторонних, — к собственному удивлению, Бастард почувствовал, что клубившийся в груди липкий страх отпускает, уступая место извечному дружескому теплу, что царило между ним и вороным с первого дня их знакомства.
— Просто здесь и сейчас нет посторонних, — Вэнт скосил на своего всадника взгляд, чуть повернув голову.
Да, вороной был прав, как и всегда. Здесь, в этой долине, ни один воин не может быть посторонним, чужим, к какому бы народу он ни принадлежал. Рене смотрел на Мелана, чей взгляд был обращен на темное, ощетиненное остриями мечей и копий вражеское войско, и думал, достоин ли он стоять рядом с ним на этом холме последней западной защитой. Река здесь делала поворот, и южный ее берег круто обрывался, создавая высокую ступень и препятствуя врагу, но что, если противник настолько превосходит их по силе, что без особых потерь сможет обойти это препятствие западнее и ударит с фланга? Им придется принять бой с двух сторон, и вряд ли кто-то придет им на помощь, ведь это их удел – защита с запада. Кенельм уверенно отдал своему младшему сыну этот опасный рубеж, в то время как Рагнара с теми, кто прошел Кейбр, практически заставил остаться между ним и Маэлем, чтобы немного поберечь их. Дальше на восток – войско Саара – меньшее, чем могло бы быть, но у них беда, быть может, горше, нежели Корвин, хоть и она – плод его черных замыслов. Владыка Вардан сам принял решение защищать восточный рубеж, где холмы северного берега подходили к самой воде, образуя местами обрывы. Но мало было в том пользы из-за сковавшего Хотар льда, хотя здесь, на юге, было не так жгуче холодно, как в Вердэне, и оставалась слабая надежда на то, что лед не выдержит тяжести темного войска.
Рене поневоле вспомнил, как накануне их отхода из лагеря к реке его отыскал тот самый юноша, что привлек внимание при первой встрече удивительно светлой улыбкой. Телор – друг и помощник принца Сантери – тогда был задумчив, словно сомневался в каких-то своих догадках, но не колебался, начиная разговор. От него не укрылась тревога Рене на совете, когда владыка Аилеса заговорил о скрытой опасности, так же, как и слова, призванные успокоить его, но не Сантери. И просил Телор поведать то, что человек вправе скрывать, но что, быть может, помогло бы его принцу. От него Бастард не утаил своего пути в эти земли, ужас Сумеречного леса и того, как нежданно и чудом не пагубно этот ужас возвратился, вновь подчиняя себе. О сражении Ариэля и о том, как он едва не погиб в нем, также узнал хавет, и с каждым словом, с каждой новой деталью его лицо становилось все более суровым, а взгляд небесно-голубых глаз – сосредоточенным. «Есть здесь те, кто может сразиться с врагом, но и они лишь помогают в борьбе и врачуют нанесенные раны», – сказал он в завершение долгой беседы.
Уже собираясь возвращаться к себе, Телор вдруг внимательно посмотрел в глаза Рене. «В тебе есть море, видел ли ты его когда-нибудь?» – вопрос этот застал изгнанного принца врасплох. О море он только слышал страшные рассказы, в которые трудно было поверить, но в Валлоне никогда не существовало мореплавания и, видимо, не просто так. А сейчас перед ним стоял тот, кто неотделим от моря, и так хотелось оказаться в его родной стихии, почувствовать прохладный ветер, несущий в себе блистающие соленые капли, вглядеться в бескрайнюю даль, отражение которой притаилось в глазах многих саарцев и правителей морского края. Телор сам сейчас казался морем в солнечный теплый день, и ощущение это оттеснило понимание того, что вокруг снега и холод, а до моря – целая битва.
Хавет не дождался ответа, лишь понимающе улыбнулся и исчез между шатрами, возвращаясь в свой лагерь. Но искру, которой предстояло разгореться в неудержимое желание услышать шум ласкающих берег волн, в сердце человека он заронил.

***
Дрогнула земля от надрывного воя вражеских рогов, что приветствовали предводительницу этого войска. С мрачным величием и грацией опустилась Роксан на одинокую скалу, что словно башня возвышалась над морем прислужников тьмы. Защемило сердца у вэри от осознания всего ужаса их положения – сражаться против дракона, и общим для многих стал тревожный вопрос об участи Эмилиэна и его роли в этом сражении. Им не давали надежду на победу, и на то, что будет легко – тоже, но вся тяжесть грядущего боя обрушилась на них лишь сейчас, за считанные мгновения до его начала. Еще час назад каждый воин верил своему правителю, и эта вера не поколебалась, но сомнения одолевали их при воспоминании об Аэльране. Достоин ли доверия тот, кто за столько тысячелетий не смог уничтожить Корвина и его твердыню в Ласкенуте? Особой горечью ядовитые эти помыслы окутали тех, кто слышал в Кейбре слова Роксан, кто выжил тогда лишь благодаря предательству Эмиля. Далеко позади осталось воинство Аилеса, ибо бой их разразится в воздухе, но не в спину ли ударят прекрасные и благородные с виду вингары? Неуверенность клубилась над войском чернее тумана, и вот-вот, казалось, повернут вспять те, кто дали клятву сражаться.
Но мелодично и звонко запел на западе рог, разрушая воздвигнутую врагом стену сомнений, и в тон ему откликнулись с востока, наполняя заснеженную пустошь шумом прибоя и пением далеких морских вод. Злобой вспыхнули изувеченные сердца прислужников Корвина в ответ на эту нескрываемую радость в преддверии смертельной схватки, и черный вал покатился по пологим берегам через реку. Пусть взбираются на покрытые снегом склоны, пусть втекают в узкие тропы меж холмами – там заждалась их смерть. Пусть тучи вражеских стрел заволокли небо, но ни один лучник Саара и Вердэна не допустил промаха. Живым огнем пламенели наконечники стрел, что подчас пробивали вражескую броню. Многому научили вингары тех, кто вышел с ними в бой, и искусно воспользовались этим народы Юга. К радости их послышался от реки громоподобный треск, возвестивший о том, что не выдержал лед и поглотил Хотар тех, кто со злом ступил на хрупкую переправу. И смятение пронеслось по первым рядам вражеского войска, и замер вал, словно заледеневший, у подножий холмов под градом стрел.
И на мгновение показалось, что напрасен был страх – враг слабее, хоть и пытался запугать со всей подвластной ему искусностью. Близка победа. Ударить по врагу, обрушившись с холмов смертоносной лавиной, смести рабов ненависти с лица прекрасного мира, чтобы вскоре достичь лишь по легендам неприступных врат Ласкенута и сокрушить темный престол его погрязшего в самолюбовании властителя – таков был самый верный приказ. Его бы послушался каждый, великим стал бы тот правитель, кто произнес его первым. Трусость навеки стала бы клеймом тех, кто помедлил в грозный час на пути к славе и великой победе. Опустились луки и арбалеты – не им быть впереди в грядущей атаке, дрогнула скрывавшаяся за холмами конница, и в звонкой тишине ожидало воинство судьбоносного приказа.
Сердце Рене замерло. Им не победить. Еще не вступили в бой кауху, не видно конца и края вражескому войску на противоположном берегу реки. А у них уже есть потери. Он не ослушался приказа Мелана – покинул вершину холма, как только начался приступ, и с бессильным сейчас ужасом наблюдал, как впивались вражеские зазубренные стрелы в его соратников, как выскальзывали из умелых рук прекрасной работы луки и навеки закрывались лучившиеся отвагой глаза. Корвину безразлично, сколько его безликих тварей падет в этой битве, но для Саара, Вердэна и Аилеса потеря каждого воина – глубокая рана. Внезапно воцарившаяся тишина показалась Бастарду пением ядовитого клинка, занесенного над их судьбой, и с ужасом увидел он безумную жажду в глазах тех, кто оказался рядом с ним. Жажду битвы и крови и сумасшедшую уверенность в победе. Если Мелан прикажет наступать, все погибло. Рене неотрывно смотрел на стройную фигуру младшего Тарийского, что по-прежнему выделялась на гребне холма, и едва сдерживал себя, чтобы не оглушить его любым способом прежде, чем он озвучит гибельный приказ.
Но сильный и звонкий голос Мелана раскатился над его крылом вердэнского войска, неся жизнь вместо гибели. Не внял он зыбкой тщеславной мечте о легкой победе над коварным врагом, не стал исполнителем его воли, и упала с глаз его воинов пелена наваждения, и вновь огненным градом полетели стрелы. Достойными витязями были исконные правители Тарии, равно не дрогнули их сердца ни в страхе, ни в неверной радости, каждый сумел удержать войско свое от напрасной и недостойной смерти. Не таков был и владыка Саара, чтобы довериться вражьим посулам и милости. Среди тех же, кто выступил под предводительством Рагнара, тех, кто уже ощутил боль темных наваждений на стенах Кейбрских врат, не нашлось ни единого вэри, допустившего мысль об атаке хоть на мгновение. Замешательство врага и союзников лишь подарило им нежданные минуты отдыха, но стоило их друзьям и соратникам встрепенуться, как и приказа не понадобилось, чтобы вновь нести смерть, защищая родину, оставшуюся за их спинами.

***
Возобновился натиск, подгоняемые единой волей прислужники Корвина, плеская злобой, стремились к крови и смерти своих противников, слишком прекрасных в этот час, словно сиявших изнутри отвагой и доблестью. И грозная тень поднялась на юге, поглотив опустившуюся на долину ночную тьму – покинули укрытия в скалах кауху, но не достигли даже реки, ибо воинство Аилеса взмыло в небеса и вступило в бой с очерненными некогда родичами.
— Они не оставили себе шанса, — тихо, самому себе произнес Кенельм, на миг бросив взгляд в черную высь.
Не допустили вингары, чтобы воздушная битва разразилась над головами их союзников, и тем самым обрекли себя на верную гибель в случае падения. Точны были их удары, но противник не многим уступал им в силе, и нелегко было оттеснить его обратно на южный берег. Пламя битвы разгорелось уже среди холмов, и сверкало темное небо от высекаемых мечами искр. Тьма был всюду, но глаза крылатого народа лучились светом, что давно покинул эти земли, и не доставало злобы у кауху противостоять им так, как того желали их жажда и повелитель.
Много пеших врагов полегло в попытке достичь гребней холмов и захватить их, еще больше тех, кто попытался прорваться меж склонами, но верховые уверенно взбегали по трупам на вершины и преодолевали засады, убивая, разрывая тех, кто становился на их пути. Так влилась битва за спины удерживающих оборону на гребнях холмов. Дрожали и шарахались кони при виде воплощенной ярости несущихся на них тварей, но тверды были сердца их всадников, и покорялись благородные животные не силе, но дружбе. Бок о бок сражался изгнанный принц Валлоны с младшим сыном Кенельма Тарийского, первыми вступили они в бой с верховыми, и воодушевилось войско их примером, и оттеснили врага. Но слишком сильно превосходило вражье воинство числом вердэнское ополчение, и все тяжелее было поднять меч на всадника и тварь, хоть кони и сами отчаянно сражались за свою жизнь.
Клэал обернулся и осознал, что отступать им некуда. Как похоже. Только тогда была вершина башни, обдуваемая ледяным ветром, и рядом были Сорен с Роаром. Теперь же вокруг была лишь ночь, пробитая полыхающими кострами, пропитанная кровавым зловонием и смертью. Бастард был где-то там, в западном мраке, Рагнар еще мгновение назад – чуть левее от него. Если останется кто-то, чтобы записать в летопись все случившееся, то Пустошью смерти пусть назовет эти места. Если только останется. Запястье ломило от боли, каждый собственный удар отдавался во всем теле, а руку со щитом уже почти и не чувствовал. Не вышло отказаться от доспеха так же, как в Кейбре, но будь он без него – уже лежал бы у ног торжествующего противника. Не было времени думать, напрасно или нет он может оставить здесь свою жизнь, осталась лишь уверенность в том, что его место здесь, в рядах народа, принцессу которого ему никогда не забыть.

Кровь стыла в жилах у саарцев, которым еще не довелось сражаться с ожесточенным воинством Ласкенута, но даже у отвоевавших в Реуне замирало сердце при виде ужасных тварей, с хищной злобой бросавшихся на пеших и конных. Гибель отражалась в их шальных глазах, звучала в глухом рычании, клубилась в парах от дыхания. Многих отважных воинов спешила схватка с ними, бросая под ноги, мечи и секиры врагов.
— Они никогда не закончатся, — выдохнула Ноора в секундную передышку, которую дал ей Телор и его отряд, последовавший за владыкой Саара.
— Но их станет существенно меньше при попытке пройти сквозь наши ряды, — улыбка Телора была напряженной и уже немного окровавленной после сильного удара, но даже сейчас он предпочел ее печали.
— Ты уже придумал песню, которую можно было бы спеть над твоей могилой? — в голосе принцессы вновь зажегся огонек отчаянной, безнадежной радости.
— А ты уже придумала, как поточнее передать ветру ее слова? Ведь он может быть единственным менестрелем, что отыщет то самое место среди этих холмов, — хавет сделал стремительный бросок вперед, отсекая ноги взбежавшей на вершину холма твари, и на следующие минуты погрузился в поединок с ее всадником.
Где-то, невидимые в ночи, сражались отец и возлюбленный Нооры. Битва захлестнула ее, поглотила, но тревога за самых дорогих в ее жизни затаилась в сердце и коварно подтачивала волю. Но когда мысли совсем уносились прочь, когда меч опускался сам собой, открывая носившую его для смертельных ударов, перед внутренним взором ее представала улыбка Сантери. Бледная, почти незаметная – лишь в глазах сквозь боль – она вселяла надежду, напоминала данное однажды ночью обещание и возвращала силы продолжить сражение.
Сражение, начало которого уже изгладилось из памяти, а конец виделся лишь в смерти.

***
Неумолимым острием врезался в воинство Аилеса отряд кауху, что даже в пылу боя отличались от основной массы летучих порождений злобы Корвина. Ярость их заменяла им копья и щиты, а черные мечи, выкованные для жестокого уничтожения противника, не знали пощады. Тяжелы были удары их, более, нежели равные были они по силе вингарам. И до боли в сердце знакомыми показались Антеро движения его врага на ближайшие мгновения. В поисках ответа на невысказанный даже самому себе вопрос он взглянул в глаза кауху, ожидая увидеть там мрак, но едва не пропустил удар, когда ему открылась чистая зелень и сознательно заполненный ненавистью взгляд.
— Хочешь лишить меня удовольствия убить сильного противника? — в голосе кауху сквозила злая насмешка, а удары стали еще более ожесточенными. — Или я ошибся, и нет в тебе силы – только за счет кого-то ты не пресмыкаешься в грязи?
Слова эти ранили сильнее, чем острие меча, задевшее плечо. Каллисто был где-то совсем рядом, благодаря чему он, Антеро, держался в воздухе и мог сражаться. Внезапным холодом сковало все естество принца Аилеса: стоит его младшему брату лишь взглянуть в такие глаза врага, как он опустит меч и погибнет. Погибнет в напрасной надежде не убить живую душу.
— Каллисто, не уступай! — уже сам подставляясь под удар, Антеро обернулся и сразу же увидел того, кого стремился предупредить.
Но, кажется, было поздно. На лице Каллисто проявилась почти смертельная мука, хотя удары были по-прежнему точны. Если только защиту можно назвать ударами. Не помочь, не спасти. Из последних сил Антеро отразил тяжелый удар и вновь взглянул в глаза своего соперника. Он видел уже их зелень, видел огонь битвы в их глубине, но видел и улыбку, и радость, печаль и надежду, мягкий свет.
— Аманд… — сорвалось с губ, и меч дрогнул в руке, в то время как в сердце окрепла отчаянная уверенность.
Аманд, чью смерть он едва пережил в преддверии прошлой Великой битвы с Корвином, сейчас был перед ним. Живым. Обращенным. Два тысячелетия они находились рядом в Ласкенуте, но не узнавали друг друга, даже если встречались лицом к лицу. Поистине велико злобное коварство их родича, погрузившего во мрак проклятия весь Аилес, уничтожившего его, изгнавшего.
— Аманд, — уверенно повторил Антеро, так же как Каллисто оставляя себе лишь защиту, но готовность оборвать жизнь того, кто некогда был братом и оставался им по сей час.
Недоверие было ему ответом, но натиск едва уловимо ослаб. Когда-то их путали, несмотря на разницу в год и отнюдь не зеркальное сходство. Когда-то они без труда читали взгляды друг друга и не нуждались в словах. Когда-то они сражались плечом к плечу, а получив главенство над разными отрядами, обещали приходить на помощь один другому, даже если это невозможно. Неужто же против них сейчас тот самый отряд, ушедший на разведку и не вернувшийся более в родную столицу, под сень дивно цветущих деревьев. Антеро более не видел для себя жизни, если убьет брата. Лишь о печали Каллисто подумал он, опуская меч, но не изменил принятого решения. Черное лезвие прорезало предутренний сумрак и замерло у самой шеи вингара.
— Почему… Антеро? — в искаженном голосе кауху проглянула печаль.
— Потому, что никогда бы не убил брата, если есть хоть малейшая надежда, что этого можно избежать? — выдохнул он, но беспокойство вновь овладело им.
С тревогой окинул взглядом принц Аилеса ближайший к нему бой, и радостью зашлось его сердце, ибо не только Аманд был узнан в этот неверный, роковой час. Не глазами, но сердцем видят вингары, и многие здесь пронесли печаль смертельной разлуки сквозь тысячелетия. Сколько бы злобы ни обрушилось на них сейчас, как бы ни выглядели те, кого потеряли, радость от узнавания превышала все, бросала в объятия, пусть и на острия мечей. Но и сердца некогда обращенных, стертых из всех миров истосковались по друзьям и родным. И недолго жила злоба в ответ на блеск невольных слез в глазах тех, с кем, повинуясь злой воле, скрестили они мечи.
— Плохой из тебя воин, — усмехнулся сероглазый кауху, прикрывая Каллисто от удара бездушного некогда собрата. — Зато целитель хороший, — закончил он свою мысль, становясь плечом к плечу с юным принцем.

***
Зарево и отзвуки битвы доносились до оставленного в Забытой долине лагеря предвестием близкой бури. Стоя на вершине холма, Роар вглядывался в багровую даль, и темное предчувствие окутывало его сердце. Для защиты лагеря оставили самых юных из тех, кто пошел на бой, или тех, кто был тяжело ранен. И вот сейчас вэри понимал, как важно было это решение. Когда лагерь – последняя преграда перед открытым путем на Вердэн, оставить его лишь на женщин было бы преступно. Тишина дрожала тревогой, нехотя повернулся мужчина спиной к незримому врагу, чтобы спуститься в шатер, и помедлил в неясных сомнениях. Ночь близилась к концу, но после Кейбра он твердо знал, что рассвет не всегда приносит надежду. И словно в подтверждение его мыслям, среди ближних холмов разнеслись отзвуки множества тяжелых, стремительно приближающихся шагов.
Когда Роар обернулся, на вершине невысокого холма на расстоянии полета стрелы почти напротив него показался верховой отряд Ласкенута. Не отрывая взгляда от этого воплощения кошмара, вэри дрожащей рукой снял с пояса рог, и над долиной разнесся скорбный зов, сигнал опасности. В ответ полетели вражеские стрелы, и мужчина поспешно укрылся за холмом. Западная граница лагеря первой оказалась на пути врага. Значит ли, что войско на западе обошли или разбили? Нет, это не то, о чем стоит думать сейчас под звуки откликнувшихся на призыв рогов с других сторожевых постов.

Казалось, прошло лишь мгновение, но все стрелы были расстреляны и на холме уже пылал бой. Борясь одновременно со своим страхом, защитники лагеря отчаянно сражались со злобными тварями и их спешенными всадниками, отчетливо понимая, что отступать им некуда и умереть можно, лишь убив последнего из порождений ядовитой тьмы. Мельком увидел Роар придавленного к земле когтистой лапой, но все еще не выпустившего меч Элиаса, и удары его стали еще более жестокими, наверняка смертоносными, рассекающими черную, грубой ковки броню. Но как ни старался вэри, пробраться к брату друга не мог. Враги возникали словно из-под земли, и каждый новый казался сильнее предыдущего. Сорен также был захвачен в тиски и не мог даже увидеть бедственного положения брата.
Тяжесть огромной туши, зловоние из клыкастой пасти, склонившейся над самым лицом, почти лишили Элиаса сознания, но в его душе пробудилось мрачное упорство. Он слишком мало еще врагов убил, чтобы так просто сдаться. Пальцы с силой сжали рукоять меча, словно стараясь вернуть то ощущение, что было с ним во время тренировочных боев с Рене, вызвать из памяти его голос, прохладный, но в то же время ставший родным взгляд глаз цвета стали, его редкую, особенно в первое время, улыбку. И самое главное наставление – никогда не сдаваться врагу. Тварь резким движением рванула с груди кольчугу вместе с кожей, но Элиас почти не почувствовал боли, бросив все силы на решающий удар в тот момент, когда тяжесть отпустила его, и вонзил меч в основание шеи противника. Черная кровь хлынула ему в лицо, заливая глаза, но он лишь сильнее – по самую рукоять – вонзал клинок в плоть. В предсмертных судорогах тварь рванулась прочь, вырывая оружие из руки, отбрасывая юного вэри в сторону бессознательным движением лап и сбивая по пути в ничто своего собрата и его всадника. Их злоба обернулась на тех, кто оказался поблизости – своих же, и Сорен получил нежданную свободу на несколько драгоценных мгновений. Клубок сцепившихся ласкенутских тварей скатился со склона холма, захватывая тех, кто еще не достиг вершины.
Оставшись без оружия и почти без сил, Элиас, превозмогая боль, ухватил первый подвернувшийся под руку меч – непривычно тяжелый и очень неудобный – воспользовался им, как посохом, чтобы подняться, и попытался возобновить бой. Но вражеское оружие редко служит во благо, и после первого же удара массивный меч вывернулся из руки юного вэри, вывихнув ему запястье и подставив под смертельный удар. Мысленно попрощавшись со всеми, кого полюбил, Элиас лишился чувств раньше, нежели его настигло острие вражьего тесака.

***
Сантери не знал, когда перестал замечать боль. Он обещал Нооре жить и во что бы то ни стало старался сдержать обещание, и себе поклялся искупить вину перед правителем Саара. Осталось теперь, чтобы обещания эти не исключили друг друга. Но слишком быстро и об этом не стало времени думать под жестоким натиском вражеского войска. Они с владыкой Варданом до последнего держались в седлах, по возможности прикрывая пеших, но двоих было слишком мало, а противостоять тварям Ласкенута кони долго не могли. Очередной всадник взбежал по трупам на гребень холма и прыгнул, сбивая принца вместе с лошадью в гущу битвы на склоне позади него. Желание еще хоть раз взглянуть в глаза невесты пробудило в Сантери скрытые силы, позволившие ему не оказаться под тяжестью коня и избежать клыков ласкенутской нечисти. Слишком зыбко было его положение, любой следующий бросок мог стать для него смертельным, но удар на врага обрушился сзади.
Отец его ненаглядной обратил внимание прислужника Корвина на себя, позволяя прощенному предателю собраться с духом и силами, чтобы продолжить бой. В разгар битвы, под градом ударов Сантери не в силах был оторвать взгляд от правителя Саара. Сражаясь рядом с ним, он смотрел лишь на врага, но сейчас перед ним открылась величественная и грозная суть того, чья доброта с детства покорила его сердце. Мудрость и опыт были в благородных сединах, и спокойной решимостью сияли аквамариновые глаза потомка людей и хавет.
Недолго довелось Сантери видеть устрашающий и ожесточенный бой его владыки с порождением тьмы и злобы, ведь  и пеший враг прибывал. И скрылось от взора принца, уже сражающегося бок о бок с пешими воинами Саара, как поверг Вардан одного противника, как на его месте возник следующий, и острыми брызгами разлетелись осколки меча. Повинуясь неясному чувству, Сантери обернулся, и ужасом наполнился его взгляд. Не раздумывая, пешим на верхового бросился он в попытке защитить правителя от неминуемой смерти, но замер, словно громом пораженный.
«Назад!» – оглушительно громко прозвучало в шуме битвы.
«Назад!» – приказ-просьба во взгляде, исполненном уверенности и покоя.
Назад. Если обернуться, можно спасти атакованного со всех сторон юношу и положить к своим ногам еще несколько безобразных голов. Назад. Не сдаваться, даже если спиной ощущает, как гибнет тот, с кем до боли не хочется расставаться, кого не в силах оставить на растерзание. Отчаяние стеснило грудь Сантери, когда возвращался он по вражеским трупам на место последнего сражения владыки Саара, когда отыскал его рядом с поверженными врагами и, пренебрегая битвой, опустился на колени в стремлении отыскать надежду.
— Не старайся, я сделал то, для чего вышел на этот бой, — едва слышные эти слова заставили принца вздрогнуть.
— Зачем вы говорите так? — еле выговорил Сантери, чувствуя, как слезы подкатили к горлу. — Вы еще нужны Саару и… Нооре.
— Нет, Сантери, теперь они твои, — и даже если бы в силах был принц возразить, ни слова не услышал бы владыка приморской страны.
Слезы застилали взгляд некоронованного правителя, недостойного мужа. Кончится ли когда-нибудь этот бой? Будет ли могила у того, кто достоин бессмертной славы? Вернутся ли они на родину, или падет белокаменная Этела и зеленые острова, и напрасным окажется бой Анейрина на бесконечно далеком сейчас севере? Но не время скорбеть о том, что еще не сбылось – им остается лишь из последних сил предотвратить возможный кошмар, пусть даже оставшись среди этих холмов навеки.

***
Рене все больше казалось, что его сказка достигает своей страшной кульминации. Силы таяли, как снег на разгоряченной коже, враги смешались в одно сплошное мрачное месиво, и Бастарда пронизал ледяной страх, что рассудок его вновь помрачился, но рядом сверкнул меч и раздался все еще звонкий, пусть и охрипший голос Мелана:
— Ну тебя и окружили – еле прорубился, — младший Тарийский недавно лишился шлема, и золотисто-пшеничные волосы рассыпались по плечам, но еще не вымарались в крови, что почти сплошным слоем покрывала некогда серебристый доспех.
— А я уж успел испугаться, что своих от вражьих не отличаю, — выдохнул Рене, отбиваясь от спешенного им вражеского всадника.
— Уж об этом я бы тебе давно сказал, — фыркнул Вэнт, попирая копытом изрубленную тушу.
— Прости, я что-то совсем…
— Тут все уже не помнят собственных имен, — голос Мелана стал серьезным, а взгляд устремился в западную даль. — О, нет…
Не хотел верить младший сын Кенельма своим глазам, но все же далеко на западе враг пересек реку. Лишь один выход – наперехват. Те, кто еще держится в седле хоть призрачной надеждой, кто ближе. Но слишком трудно было прорваться сквозь затопившее холмы и долину за ними, подобно вязкой горячей смоле, вражеское войско. Надрывный сигнал опасности разнесся над клокочущим морем боя и, услышав его, Маэль рванулся на помощь брату, но, как на беду, его спешила казавшаяся издохшей тварь, перекусив ноги коню. Жаркая, ядовитая волна пучины битвы накрыла его и едва не уничтожила, но безвозвратно похоронила надежду помочь Мелану. Слышал сигнал и правитель Тарии, но его и самого ожесточенно теснили полчища ласкенутской нечисти, и осталось лишь верить, что у сына хватит сил… не поддаться страху.
Разметая пеших и верховых, оставшимся на западе всадникам Вердэна удалось встретить обогнувшего их противника, но передовой отряд Ласкенута безнадежно умчался в сторону лагеря. Оставалось лишь не пустить за ними остальных. Ни в одной книге, что доводилось читать Рене, не было так живо описано, как сердце сковывает противный липкий страх, вытесняя, убивая надежду на то, что все может кончиться хорошо. Нет. Вообще когда-нибудь кончится. Казалось, что на веки вечные они останутся в кошмаре этой битвы ни живыми, ни мертвыми, страстно желающими расстаться с жизнью, но награда эта была доступна лишь избранным, которых оставалось все меньше.
Им удалось столкнуть вражеские силы обратно в реку, но усталость затмила даже и радость этой прозрачной победы. Лед провалился и здесь, унося с собой трупы и еще живых врагов, но и слишком многих они утянули за собой. И это – Рене отчетливо видел – ранило Мелана больше, нежели удары мечей, что уже изрядно посекли ему доспехи. В янтаре его глаз скорбь вытеснила даже тень былой улыбки.
— Надо удержать реку, Рене, — выдохнул вэри. — Любой ценой.
Он взглянул назад, и тень облегчения пробежала по его бледному лицу – силы брата смешались с оставшимся западным войском и уверенно удерживали оборону в основной битве. И все же они были почти отрезаны от своих, а враг не знал пощады, не пытаясь одолеть реку, но смертоносным дождем стрел покрывая северный берег. Металлические наконечники звонко ударялись о щиты, шлемы и латы, но многие впивались и в живую плоть.
Удержать реку. До каких пор? До каких пор держать эту проклятую реку, которая сейчас союзник, а через минуту уже враг?! Но внезапно лед вздыбился с запада, ледяные глыбы мешались с водой, открывая правду – Хотар здесь был шире, чем казалось из-за снежного покрова. Невозможной силы разлив поглотил в темные глубины вражеское войско вдоль всей линии боя – на далеком восточном краю сражения обратили свои жизни в смертоносный поток сыны моря. Не страшна им более ненависть правителя Амарантина, лишь посмеются они над его приговором, и волны у южного побережья запоют их голосами.
— Спасены, — сорвалось с губ Мелана, и он пошатнулся в седле.
Вода плескалась почти у копыт коня, его воины успели отступить и избежать разлива, вновь бросаясь в битву и уже поддерживая оставшихся меж холмов. До сих пор он держался прямо и стойко, но сейчас, с этим последним словом, будто отпускал себя. Рене взглянул в его глаза и с ужасом различил, что отпускает вэри свою душу из тела, что более не в силах удержать ее. Думая лишь о том, как не дать упасть Мелану, Рене спешился и едва успел поймать соскользнувшего с лошади сына Кенельма. Вэнт без слов заступил их от полыхающей позади битвы, готовый и в одиночку противостоять врагу, но рядом с ним вскоре оказались еще несколько воинов из ближайшей охраны Тарийских. От непривычных за время боя движений Бастард почувствовал и свои раны, но они не были смертельными, он чувствовал это. А вот молодой вэри на его руках был изранен мечом, и одна из стрел все же достала его.
Тонкие, холодные пальцы дрогнули в руке Рене, словно стараясь удержаться в этом мире, полном обжигающе ледяного огня и смерти, еще хоть на мгновение, бледные губы окрасились кровью, но во взгляде уже проглядывало нездешнее спокойствие.
— Я рад, что встретил тебя и тех, кто был с тобой, — голос Мелана был тихим, угасающим уже. — Уверен, что вэри нечего стыдиться родства с людьми, — проблеском весны пробежала по губам улыбка. — Скажи Клэалу, чтобы нашел себя и сберег Амину…
Рене отчаянно хотелось убедить молодого вэри в том, что жизнь его еще впереди, откуда-то взялась уверенность, что вот теперь бой непременно завершится – трагично, скорбно, но конец его придет. И они вернутся в Вердэн, и встретит их в Видэлэме улыбка Амины, рассмеется на руках у Мелана еще не рожденная сестра. С губ не сорвалось ни слова, но слова были и не нужны для того, кто уже не в этом мире.
— Все это будет, но не для меня…
Тишина поглотила долину и берег реки, на востоке зарделся рассвет, и в морозном воздухе словно повеяло теплом солнечного лета, среди обагренных кровью и перемешанных с грязью снегов разнесся аромат полевых цветов, а в плеске еще не успокоившихся волн послышался звон горных речушек и водопадов.

***
Волной пронесся над полем боя, на земле и в воздухе, леденящий страх – герольд правителя мрачной твердыни. Алым сверкнули лучи восходящего солнца на серебристо-лазурных крыльях величественного дракона, вплелись во тьму его всадника, румянцем задерживаясь на бледном лице. Но не многим дано было видеть полноту этой картины. Страх сковывал волю, но Корвин просчитался – после тяжелой, кровавой ночи уставшим воинам легко было отмахнуться от коварного холодка у сердца. Пламя битвы разожгло в них внутренний огонь, что даже недостатки переплавлял в отвагу и решимость.
Роксан бросила на повелителя восхищенный взгляд янтарных глаз и поднялась со своего места на одинокой скале. Насмешка, отблеск которой уже достался крылатому воинству, предназначалась Эмилиэну. Какую бы цель он ни преследовал, она лично проследит, чтобы дракон никогда не достиг желаемого. Половина дела уже сделана – сам он полностью во власти Корвина, остался его отряд, так предсказуемо сменивший в бою сторону. Глупцы. Неужели и после двух тысячелетий рабства они готовы простить бросивших их? Ничего, сейчас они воочию убедятся, насколько в действительности надежды их подобны праху и пеплу, ощутят это на собственной уродливой шкуре, увидят на светленьких шкурках некогда сородичей.
Крик боли и отчаяния разнесся над долиной реки. От огненного дыхания дракона не укрыться ничем: щиты оплавлялись, сплавлялись части доспеха, обращались в пепел тела. Жар опалил сознание Каллисто даже на расстоянии – он не в силах был свыкнуться с жестокостью боя, но такой подлый, низкий и смертоносный ход поразил его до глубины души. Подавляя ужас, младший принц искал взглядом отца и братьев, забывая о том, что сам может погибнуть.
— Не подставляйся сам, Каллисто – это лучшее, что ты можешь для нас сделать, — голос Аэльрана успокаивал против воли, а то, что именно он помог отразить вражеский удар, окончательно отрезвило юного вингара.
— Прости меня, отец, — тихо попросил он, вновь всем своим существом сливаясь с клинком и продолжая бой, невзирая на опасность нового огненного удара.

Эмиль прекрасно видел разыгранный для него спектакль и, быть может, даже посмеялся бы над мелочностью и мстительностью Роксан, если бы на треть не уменьшился его отряд уже-не-кауху – многие из них защитили тех, кто узнал их сквозь века, ценой своей жизни; если бы не пали воины Аилеса при этом жестоком, нечестном ударе. Рванувшись вперед, дракон извернулся над той самой скалой, которую недавно покинула Роксан, невзирая на боль от острых камней, сбил об нее своего всадника и взмыл ввысь, не давая прислужнице Корвина нанести следующий удар. Слишком стал он покорен, осознав, что ошейник не снять, властитель Ласкенута даже заскучать немного успел, но лишь напоказ – Эмилиэн никогда не считал Корвина слепым, просто пользовался его скукой. И, похоже, сейчас – в последний раз.
А Роксан слишком привыкла быть позади войска, слишком давно не знала равного себе противника, и теперь негодование ее стало союзником Эмилиэна. Высоко в алеющее небо взмыли два дракона в смертельной схватке. Здесь им двоим нет места. Пусть они последние во всем мире, пусть Эмилю никогда более не встретить сородича и род его прервется здесь, возможно даже сгорит с его жизнью в горниле битвы за надежду, он не пощадит. Величественным и ужасным был тот поединок, навеки запечатлелся он в памяти тех, кто видел его хоть мгновение, но в силе драконы друг другу не уступали, и конца ему не было видно.

Ярость и безумный гнев клокотали в груди Корвина с того момента, как смог он вернуться в сознание и узрел, насколько жестоко ошибся, расслабившись. Кровь стекала по лицу, вся правая сторона его пульсировала жаркой болью. Дракон. Его дракон. Посмел. Властитель Ласкенута безошибочно метнул взгляд на Эмилиэна, что начинал одерживать верх над своей соперницей. Но не бессильным был этот взгляд, ибо тотчас сжался ошейник на шее посмевшего предать дракона, лишая его истинной формы, сбрасывая с высоты хрупкое человеческое тело.

Эмиль явственно слышал смех внезапно освобожденной Роксан, ощущал всю ненависть Корвина, но думал лишь о том, как уничтожить противницу одной с ним крови. Хоть реальнее было рухнуть на чье-то копье или головой о камень.
— Я уже называл твой план самоубийственным? — стремительный полет уже-не-дракона остановили чьи-то сильные руки, а в голосе поймавшего его сквозила усталая насмешка. — Забери у меня меч и убей эту гадину – хоть и осталась с виду такой, как благородные драконы, а внутри – сплошная гниль.
— А как же ты, Аманд? Неужто по вкусу самоубийственность пришлась? — вернул насмешку Эмиль, обернувшись на своего спасителя.
— Дурной пример заразителен, — хмыкнул Аманд и, ловко избегая воздушных противников, поднял Эмилиэна выше Роксан и чуть за ее спиной.
Легкая победа за чужой счет ослепляет. Прислужница Корвина не увидела бы двоих смелых, даже пролети они у нее перед глазами, предаваясь торжеству и неспешно выбирая, куда нанести следующий удар огнем. Вполне возможно, что клинок, выкованный в Аилесе, для борьбы со сторонником Корвина подошел бы больше, нежели кривой и зазубренный меч кауху, но выбирать Эмилю не приходилось. Все свои силы он вложил в первый удар, что обрушил на шею Роксан, падая ей на спину. Ни одному герою не рассказывают драконы, куда ударить, чтобы наверняка убить их, да и сказать это легче, чем сделать. Чтобы не поддаться отчаянию, что затаилось совсем рядом с сердцем, Эмиль мысленно посмеивался над собой – теперь он и дракон, и герой в одном лице. Роксан испустила оглушительный крик и постаралась сбросить свою смерть, но Эмилиэн наконец-то смог вонзить меч в мягкую в этом месте плоть противницы и лишь больше ранил, удерживаясь за рукоять от падения. Но вот силы окончательно покинули Роксан, и она камнем полетела вниз.
«Разве тебе не жаль?..» — так тихо, что и не различить, не его ли собственная мысль полоснула по сердцу.
«Нет. Разве не ты обманулась в своих надеждах?»
Тишина, что медленно заполнялась отчаянием – последнее, что запомнил Эмилиэн о той единственной, кто могла бы стать его другом и парой на этих землях, перед ударом оземь.

Приговор

Три дня прошло после битвы, что еще не получила названия. Время на то, чтобы смириться с утратами, дать отдых раненым, постепенно осмыслить невероятную по своей сути победу. Победа, в мелодии которой сыгран лишь первый аккорд – пленен враг, закончено сражение. Но бежали и остались не настигнутыми остатки ласкенутского войска, затаившие злобу равно на своих противников и павшего повелителя. Страхом питал Корвин ненависть своих прислужников к народам Юга, и страх перед ясноглазыми воинами остался в них, и ненависть тлела в них, обещая новые пожары.

Каллисто усталым движением убрал за ухо прядь волос, выбившуюся из наспех заплетенной косы, даже не заметив, что оставил на щеке кровавый след. Целитель. Так назвал в бою его тот, с кем не довелось встретиться здесь, кого навек унесло пламя. И Аэльран подтвердил эти слова. Целитель. И это значило, что как бы ни хотелось в последний раз преклонить колени перед владыкой Саара, взглянуть в глаза Сантери и обнять, утешая, Ноору, его место рядом с Эледжи и подобными ему, чей бой еще не завершен. Бой за жизнь тех, кого удалось вынести, кто смог сам достичь лагеря, где и лишился сил. Нельзя предать их, невозможно оставить, когда все еще кровоточат раны от ядовитых клинков, когда даже сквозь тень смерти во взглядах проглядывает желание жить. Юному принцу довелось познавать науку врачевания в условиях, где ни у кого нет права на ошибку.
Так ему удалось забыть о том, что его удар предал врага в их руки. Не успевал он задуматься и о том, любовь или ненависть придали ему сил в тот роковой миг, и какой приговор ждет того, кто некогда носил имя Аэрнес. Не видел Каллисто Корвина и не знал, достанет ли ему сил взглянуть в его глаза снова, но уже слыша приговор. Шепотом говорили о том, что наказания Падшему не избежать так или иначе, но каким оно будет, знает лишь правитель Аилеса, ибо ему предстоит избрать его. Не сможет Аэльран обречь брата на смерть, если не позволил убить его в бою, и все понимали это. И не чувствовали радости от победы.
— Каллисто, тебе надо поспать, — голос Антеро тоже был усталым и нерадостным. — Завтра утром, как только рассветет, состоится совет.
Юноша поднялся от постели раненого и посмотрел в глаза брата.
— Он принял решение? — спрашивать отца он бы не отважился.
— Боюсь, что да, но в любом случае не вынесет приговор единолично, — Антеро мягко увлек его прочь из походного лазарета.
— Саар и Вердэн должны сказать свое слово, понимаю, — Каллисто опустил взгляд, помня слова Нооры на прошлом совете и осознавая ее новую тяжкую утрату.
— Потери невосполнимы у всех, и вряд ли мягким станет приговор тому, кто повинен в них. А смерть нынче приравнивается к награде.
Младший принц незаметно вздохнул и вновь посмотрел на брата. Тот, казалось, был обеспокоен чем-то другим, хоть и говорил о грядущем совете. Антеро лишь несколько раз легко задело мечом, и на фоне тех, кого выхаживали в лазарете, он выглядел вполне здоровым, но явным для Каллисто было то, что его тяготило нечто серьезнее, чем его собственное состояние.
— О чем ты думаешь на самом деле, Антеро? — юноша коснулся плеча брата. — И могу ли я тут помочь?
Старший чуть помедлил с ответом, но все же поделился тем, что не давало ему покоя:
— Ты знаешь, никто из обращенных в кауху и вернувшихся с темной стороны не выжил в этом бою, кроме Аманда – нашего брата. Отец признал и принял его, но перемена в сердце не изменила внешность, — Антеро вздохнул, стараясь не замечать горечь, которой были пропитаны его слова. — Не изменила она и прошлого, которое он помнит, прошлое, в котором он сражался против своих. Если бы я только знал, кто и как сможет помочь ему. А ведь и он молчит обо всем этом.
В глазах Каллисто отразилось удивление, которое Антеро словно бы почувствовал и слегка усмехнулся.
— Так уж вышло, что мы были друг к другу ближе, чем кто-либо из братьев, — пояснил он. — Во времена уже затемненные, но все еще счастливые для нас.
— Тогда я знаю, кто сможет помочь ему, —  губы Каллисто осветила мягкая улыбка. Он чуть помолчал в ответ на полный недоумения взгляд брата и закончил свою мысль: — это ты, Антеро.

***
Прекрасное лицо владыки Аилеса походило на белоснежный мрамор, такая бледность разлилась по нему, так неподвижно застыло на нем выражение глубокой задумчивости. Каждый из присутствующих ждал ответа на общий вопрос «Как такое могло произойти?». Аэльран сердцем чувствовал подобный острому клинку взгляд принцессы Нооры, напряженно замершей рядом со все еще не коронованным правителем Саара Сантери. Быть может, лишь рука хавет, в которой покоилась изящная, пусть и со следами боя, ручка его невесты, удерживала девушку от решительного, но безрассудного и даже предательского шага. Приглушенной скорбью веяло от правителей Вердэна, но было видно, что Кенельм Тарийский с единственным оставшимся после кровавой битвы сыном не испытывал недоверия и враждебности к тому, кто позвал их и привел к таким тяжким потерям. Взгляд ореховых глаз Рагнара – вестника воли принцессы Амины – казался понимающим. Будто бы он принимал такой исход без объяснений и доказательств, словно понимал, что они могут истерзать сердце того, с кого они причитаются. Быть может, если бы вопрос такой стал перед его госпожой, именно он сделал бы все, чтобы отвести его, ответить самому то, во что поверят, независимо от того, как много будет в этом ответе правды.
Дрожащая тишина совсем рядом – четверо принцев Аилеса оцепенели в неверии, пятый же отпросился с совета, оставив вместо себя подернутую грустью пустоту. Аэльран не смотрел на сыновей, и лишь отголоски их невысказанных чувств долетали до него, не поддаваясь верному определению. От него ждали ответа. Они, вэри, хавет, люди. Взгляд серо-синих глаз скользнул по напряженно застывшему Телору, что держался на шаг позади молодых правителей Саара, по юноше с перечеркнутым шрамом мотыльком на скуле и по стоящему рядом с ним, чья красота была покалечена глубокими шрамами, но не загублена. Они выжили в этом сражении и остались собой, что бы ни творил с ними враг. Наградой же им стали рассеявшиеся полчища Ласкенута, что рано или поздно вновь поднимут голову, да вопрос без ответа.
Тишина постепенно становилась невыносимой, но неровные шаги и шорох полога, закрывающего вход в шатер, нарушили ее.
— Корвин скончался, — надтреснутый голос Эмилиэна разметал остатки былого оцепенения, повергая всех присутствующий в новое.
— Эмиль, тебе еще… — мгновенно спохватился Каллисто, но дракон оборвал его.
— Рано подниматься, я знаю, но мои доказательства неоспоримы, и я не собираюсь их замалчивать, — на бледных губах полыхнула усмешка.
Он приблизился к Аэльрану и подал ему расстегнутый ошейник со своей шеи.
— А ведь и вы, — Эмиль пристально смерил взглядом Сантери и Рене, — больше не похожи на марионеток, движимых его волей. Особенно Его теперь уже Величество, как наиболее пострадавший от этого злодеяния нашего врага.
Взгляд желто-зеленых глаз встретился с морской глубиной на долгое мгновение перед тем, как дракон все же лишился сил и оказался в руках у очень вовремя подхватившего его Антеро.
— Все разрешилось к лучшему, — негромко, но веско прозвучали слова Аэльрана. — Вам и, возможно, еще многим поколениям после вряд ли суждено вновь испытать ужас подобной войны. Если только в ваших уже народах не найдется тех, кому не по нраву будет мир и покой, но то будет не наша вина и ответственность.
— Тяжело и горько далась эта победа, — произнес Кенельм, — и трудно назвать ее окончательной, но я уверен в долгом мире на землях Юга, и хоть не увидеть мне цветущим Ласкенут, однако же он может предстать и таким перед взорами тех, кто придет после нас.
— Пророческими могут стать слова твои, — ответил на это правитель Аилеса, и печаль и благодарность отразились в его взгляде. — Теперь же лишь время на исцеление отделяет нас от возвращения на родину.

— Каллисто! — повинуясь мгновенному порыву, Сантери оказался рядом с опустившимся на колени юным вингаром и обнял его за плечи.
Он с тревогой смотрел в побледневшее до синевы лицо друга, с ужасом искал и не находил в глазах жизнь.
— Я все-таки его… — но Сантери не дал Каллисто договорить, приложив к губам прохладные пальцы.
— Ты сделал то, что должен был, — тихо произнес хавет. — Уничтожил отравляющее наш мир зло. Не кори себя, умоляю.
Младший принц Аилеса осознанно, но с долей недоверия взглянул в глаза цвета моря. Он нанес решающий удар. Да, уберег от него Эрлинда, но каким малым утешением кажется понимание этого сейчас.
— Знаешь, мне ведь и самому недолго осталось до того, как погрузиться в пучину тоски и вины, — тихо продолжил Сантери, забывая обо всем, что его окружает, и желая лишь удержать от стремительного падения в мрачную бездну самобичевания того, к кому потянулось сердце с первой встречи. — Но я обещал Нооре и владыке Вардану, что не сделаю этого во что бы то ни стало, Каллисто. Прошу, не позволяй ему сейчас забрать тебя во мрак, сейчас, когда впереди жизнь и счастье.
Каллисто вглядывался в морскую гладь глаз Сантери, не зная, что желает найти в ней, но отчетливо различая незыблемую уверенность в том, что счастье будет. Оно случится не сразу, до него долгий и трудный путь, особенно ему, его стране и народу, но счастье будет, и радость от предчувствия его даст силы выдержать все тяготы грядущего пути.
— Твой друг прав, — Аэльран помог обоим принцам подняться и посмотрел в глаза сына. — Ты сделал больше, чем кто-либо из нас, но не забывай, что без Эмилиэна твой поступок просто не состоялся бы. А он не похож на утопающего в чувстве вины, — правитель Аилеса обратил взгляд к дракону. — Зато очевидно нуждается в твоей помощи, поскольку где Эледжи, не скажу тебе даже я.
От этих слов Каллисто вздрогнул, будто его окатило холодной волной, как когда-то на затерянном в далеком море утесе, и он, поблагодарив Сантери теплой улыбкой, бросился исполнять свой долг целителя. А когда понял, что Эмиль вновь стал драконом, хоть и остался в человеческом облике, лицо его просияло – теперь тяжелые раны быстрее затянутся, и лишь шрамы напомнят о жестоком сражении, но жизни дракона больше ничто не угрожает.
Напряжение, царившее в шатре совета, незаметно для всех рассеялось. Ноора совсем оттаяла и проводила удаляющихся вингаров и дракона ясной улыбкой. Все верно, свершилось то, чего искренне желал ее отец, ради чего вышел на бой и положил жизнь. Даже зима словно смягчилась, радуя сверкающим на солнце снегом, но не проникая жгучим холодом в шатры, не мучая раненых. Придет весна, их встретит Саар, прекрасная в цветении Этела, зазвучат песни, прославляющие отвагу и доблесть воинов в минувшей битве, и самая прекрасная из них будет о всеми любимом правителе. Почувствовав влагу на щеках, принцесса поспешно отвернулась и встретилась взглядом с задорно улыбающимся Телором.
— Как-то вы слишком ярко оттаяли, Ваше Величество, — беззлобно поддел ее хавет.

***
Элиас уснул, и Рене мог спокойно отправляться на скромный и овеянный печалью, но все же светлый пир в лагере крылатого народа Аилеса, на который он был приглашен. Но Бастард не чувствовал в себе права идти туда, быть среди поистине великих правителей. Для себя он так и остался никем в этом мире. Рукоять Верного приятно холодила руку, очищенный от вражьей крови клинок отражал теплый свет костра, а Рене, глядя на него, вспоминал пожар сражения и смертоносное для крылатого воинства дыхание Роксан. Эмиль чудом выжил, но похоронил собственную надежду обрести здесь дом. Его же сердце тихо оплакивало Мелана. Что-то незримое связало их незаметно для них же самих, что-то, что заставило забыть о разнице между людьми и вэри. Возможно, именно это сейчас тянуло в Тарию, чтобы самому увидеть места, которые так любил солнечно теплый сын Кенельма. Возможно, ради этого он, Рене, вернется в Вердэн и пройдет его весь даже в одиночку. Люди, вэри… не имеет значения в тот момент, когда они покидают его.
— Только не говори, что снова решил вернуться к образу одинокого странника, — Мотылек бесшумно зашел в шатер и остановился неподалеку от Рене, сложив руки на груди. — И если со стороны Кенельма твое присутствие сейчас больше просьба, то со стороны Рагнара – прямой приказ, а ведь ты, вроде как, все еще под его началом, хоть и отвоевал в западном крыле.
Бастард слегка улыбнулся, вкладывая в ножны меч и поднимаясь из, как выяснилось, не особо удобного положения.
— Коли так, я все еще воин Вердэна, и приказ его военачальника, как и просьба правителя Тарии, для меня – закон, — он убрал скрывавшие часть лица волосы и последовал за Клэалом.
— …найти себя… знать бы еще, где искать, — услышал мечник невольно озвученные размышления молодого человека, которому уже мало подходило его былое прозвище.

— Вот в который раз смотрю на вас и пытаюсь понять, откуда практически зеркальное сходство с человеком, которого вам, быть может, и встретить не доведется, —Ноора подошла к Рене, стоило им покинуть шатер после ужина, и с нескрываемым интересом вглядывалась в его лицо.
— Кто знает, Ваше Высочество, — мечник слегка поклонился девушке, обозначая почтение перед уже почти правительницей Саара.
— Вы вполне можете оказаться родственниками, если моя госпожа сейчас об Инкери говорит, — Телор возник почти из ниоткуда, многозначительно улыбнувшись Рене, напоминая завершение их последнего и единственного разговора наедине. — Правда, очень уж дальними.
— Телор? — удивление отразилось во взгляде и голосе Нооры.
— Да-да, я догадываюсь, что звучит почти сказочно, но тем не менее – в их крови одинаковое количество моря.
Бастард с интересом наблюдал за разговором принцессы и хавет и невольно припоминал легенду, что связала воедино его и Вердэн через меч. Теперь она открывалась с новой стороны, ведь был тот, кто все же женился на принцессе и без сердца дракона, без доказательств любви и подвигов.
— Мог ли кто-то королевской крови отправиться на север из Саара и взять в жены принцессу чужой ему страны? — задумчиво спросил Рене, чем вновь обратил внимание отвлекшихся было Нооры и Телора на себя.
— Нет, — ответил вместо них обоих подошедший Сантери, также внимательным взглядом пробежав по лицу мечника. — Никто из принцев Саара или Амарантина не покидал родные земли ради севера. Однако о Заморье – родине Инкери – нам доподлинно ничего неизвестно, а учитывая ваше сходство, именно эта догадка может оказаться верной.
— Даже для нас события эти остались легендой, — чуть улыбнулся Рене, глядя на принца Саара и чувствуя, как крепнет уважение к этому изящному юноше, который также испытал на себе власть Корвина, но с куда более страшными последствиями для него. — Не сохранилось и имени этого принца, только то, что он был с юга.
— Быть может, вам еще суждено узнать об этих далеких событиях, — Сантери легко обнял свою невесту. — А возможно, лишь море еще хранит воспоминания о его пути, ведь какой бы стороной он ни шел с юга на север, во внешних морях его ждали опасности, преодолеть которые и поныне слишком мало кто отваживался. Словно земли эти заперты от остального мира и друг от друга, словно море не желает выпускать их жителей за отведенные им пределы.
— Вы даже сами не представляете, какой лучик света пролили на мое происхождение, — Рене улыбнулся паре, что вскоре примет венцы владычества над родной страной. — Быть может, принцесса действительно оказалась нетерпелива и легкомысленна, но есть надежда, что избранник ее не был избалованным прекрасным принцем.

***
Кирстен невольно вздрогнула, когда Рагнар поднялся, успокаивающе тронул ее за плечо и тихонько попросил не беспокоиться и оставаться в тепле шатра, пока он выйдет немного воздухом подышать. Даже сквозь одежду целительница ощутила пронизывающий холод прикосновения мужчины и вместо того, чтобы успокоиться, встревожилась и попыталась поймать его взгляд, но безуспешно. Все, как обычно – идеальная осанка, теряющиеся в  складках плаща волосы, уверенная походка. Но сердцу казалось, что что-то не так.
«Ты очень безрассудна, не находишь? — в словах Рейниры и тоне, которым они были сказаны, не слышалось упрека или наставления, а в улыбке легко было различить понимание. — Не мне тебя судить, Кирстен, только надеюсь, что ты действительно знаешь, что делаешь».
Ощущение было такое, будто бы слова эти были произнесены не то минуту, не то столетие назад. Тогда у реки только-только разгорался бой, а лагерь затих в напряженном ожидании. И вот сейчас душу заволокло слишком похожее чувство страха. Целительница перестала слышать негромкие разговоры вокруг, вся обратившись в мучительный выбор – послушать Рагнара и остаться здесь или уйти вслед за ним. Она медленно выдохнула и глубоко вдохнула наполненный нежно пряными ароматами теплый воздух шатра, и все-таки поднялась со своего места, устремляясь в морозную ночь, не заметив, как вместе с нею покинул шатер Никандре.
Увидев Рагнара рядом с Рене и будущими правителями Саара, Кирстен почти успокоилась. Но стоило ей улыбнуться и в несколько шагов приблизиться к ним, как мужчина легко отшутился, что раны войска достаются его военачальнику, и хотел уйти в синеватый ночной мрак. В ответ на эти слова в глазах Рене появилось недоверие, и он придержал своего недавнего командира за локоть, предлагая остаться здесь еще ненадолго, а потом уйти вместе с Кирстен отдыхать, а не блуждать ночью по заснеженным холмам.
— Тебе стоит хоть иногда прислушиваться к словам своих подчиненных, — раздался из-за спины девушки голос Маэля. — К тому же, красавица твоя не захотела в тепле сидеть.
Старший сын Кенельма накинул на плечи целительницы забытый ею плащ и слегка улыбнулся – кажется, впервые за прошедшее после боя время. Рагнар обернулся к нему, одновременно отстраняясь от Рене, и в этот момент Кирстен явственно услышала, как бьется его сердце. Именно его. Так же, как тогда на стене Кейбрской крепости, когда она была так близко к нему, как никогда до этого, только теперь удары казались ей оглушительно громкими. И ужасающе редкими. Все реже. Реже. Реже.
— Рагнар!
Она оказалась рядом с ним в одно мгновение, чтобы поймать в объятия.
— Прости, я не хотел тебя пугать, — тихо и даже с улыбкой прозвучало рядом с ее виском. — И, конечно же, не хотел, чтобы все так быстро закончилось.
Он обнял ее в ответ и ласково погладил по волосам, одной лишь силой воли удерживаясь на ногах.
— Да как же… как же так… — черные глаза целительницы наполнились слезами. — Я ведь… — горло перехватил спазм, и она не смогла договорить.
— Мы ведь всегда знали, что беда эта просто так не покинет Вердэн, и смерть не спросит, вовремя ли пришла, — Рагнар невесомым прикосновением стер со щеки Кирстен скатившуюся слезу.
— Но почему именно сейчас? — отчаянно прошептала она. — Сейчас, когда я жду от тебя ребенка…
В ответ на эти слова мужчина прикрыл глаза на одно долгое мгновение и едва заметно поцеловал свою избранницу.
— Ты не останешься одна, я в этом уверен.

***
— Ариэль, почему так больно? — сдавленный шепот Амины после болезненного вскрика, словно нож, врезался в сердце обнимающего ее Ариэля.
— Я не знаю, моя госпожа, не знаю, — шепотом ответил он, одновременно пытаясь понять, что чувствует сам.
— Рагнар… неужели ему суждено погибнуть? — тихо-тихо, медленно осознавая происходящее далеко за границей Вердэна, произнесла принцесса.
— Если бы только можно было это предотвратить…
Ариэль отчаянно желал разглядеть надежду, но они были слишком далеко друг от друга.

***
Никандре приблизился незаметно, когда вэри уже медленно опустились на снег. Не говоря ни слова, он бережно отстранил Кирстен, передавая ее в руки также оказавшемуся рядом Маэлю, и опустился рядом с почти уже лишившимся чувств Рагнаром. Воцарилась такая тишина, что слышно было потрескивание поленьев в костре у входа в шатер и тщетно успокаиваемое судорожное дыхание целительницы. Белоснежные крылья Никандре укрыли мужчину от взоров невольных свидетелей трагедии, и в тот же миг из шатра буквально вылетел Аэльран, замерев в нескольких шагах от сына.
«Ты ведь знаешь, что делаешь?»
«Да, отец, и ты знаешь, что это единственный путь».
«Тогда ступай на него, Никандре».
Но никто не услышал ни слова, лишь пение ветра между холмов. И ветер этот внезапно обратился снежным вихрем, застилая глаза, заставляя закрыть лицо от своего ледяного дыхания. А когда он утих, снежинки жемчужинами остались в волосах Рагнара, от которого явственно отступила смерть, да слезами на щеках Аэльрана.
Никандре же среди них не было.

***
— Минуло? — изумленно выдохнула Амина после нескольких мгновений абсолютной тишины, что не нарушалась даже их дыханием.
— Мне остается только поверить вам, Ваше Высочество, — в голосе Ариэля проглянула едва уловимая улыбка.
Он не мог дотянуться чувствами так далеко, как теперь достигала принцесса, но все ее существо было пропитано неосознанной уверенностью в том, что смерть отступила от Рагнара, и в этом Ариэль не мог обмануться.
Тронный зал, который они уже не первый день не покидали до поздней ночи, овеяло теплом и светом, словно ярче засияли свечи, с новой силой запылал камин. Самоцветы рукотворного сада отражали, переплавляли теплый свет во множество оттенков ликования. Минула смертельная угроза всему краю, и пусть дорого было за это заплачено, скорбь об ушедших была светлой и теплой, как их самые счастливые улыбки.

Возвращение

Зима, крадучись, покидала земли Юга, радуя измученные боем сердца солнечными днями и пушистым снегом. Бездонное небо притягивало к себе взгляды, напоминая о родном море, шепот ветра в заснеженных холмах был подобен тихому прибою. В этом растворялась тяжесть утрат и пути домой, таяла на солнце ледяная корка, что сковала в душах надежду на годы, а быть может, и столетия мира впереди. Ранняя весна звенела капелями в притихшей в ожидании Этеле, бежали к морю ручейки, тянулись сквозь снег нежные первоцветы.
— Они не страшатся ни мороза, ни ветра, хотя и не могут ничего им противопоставить, — Сантери опустился рядом с небольшим естественным букетом и коснулся кончиками пальцев нежных лепестков. — Нам ли не расцвести этой весной? Погибнуть от горя после победы.
Далеко позади была граница Саара, башни столицы, порой похожие на дивные облачные замки, уже виднелись на горизонте, и сердце некоронованного правителя замирало при взгляде на них. Владыка Вардан верил в него всегда, теперь Сантери отчетливо понимал это. В него верили, когда позволили их детской дружбе с Ноорой вырасти в любовь, верили, следуя многим его советам, сражаясь бок о бок и даже арестовывая, но не казня за предательство.
— Победой ли называется то, чем завершилась эта битва? — Ноора опустилась рядом с ним и накрыла его руку своей.
— Тьма рассеялась, и сейчас это – победа, — улыбнулся ей хавет. — Но каждый в войске Саара одержал победу над страхом и сомнениями, — сказал он серьезнее, — и этого не отняло бы даже поражение.
— Однако меня не покидает ощущение, что с нашим врагом не покончено, — вздохнула принцесса.
Сейчас, как никогда, ей было тяжело говорить об этом Сантери. После таких его слов закрадывалось ощущение, что она – единственная, кто продолжает сражаться с призраками, единственная, кому и вправду еще далеко до победы.
— Корвин сгинул, — принц сжал ее руку и заглянул в глаза. — Поверь своему сердцу, ведь именно оно – лучшее тому доказательство. А оказаться на его месте властителя мрака может любой из нас. Кому, как не мне, знать это.
— Прости, прости меня, пожалуйста, — как только они поднялись, Ноора обняла возлюбленного, утыкаясь лицом в меховой отворот его плаща. — Я же сама сейчас мрак развожу, тогда как должна громче всех смеяться и петь… что бы отец на это сказал?
— Он бы сказал, что ты очень смелая, ведь признала это, — улыбнулся Сантери, укрывая ее в объятиях от влажного морского ветра.
— А ты? Что бы ты сказал…
— Что люблю тебя, моя отважная принцесса.
Весна была совсем рядом. В свежем аромате первых цветов, теплом прикосновении к щеке солнечного лучика, далеком и одновременно таком близком в глазах Сантери море.

***
Никто не в силах был думать о том, как встретит их возвращение владычица Марит, с какими словами подойдет к последнему ложу своего супруга, тело которого – то ли благодаря зиме, то ли еще по каким причинам – не тронуло тление, и даже в смерти был он величественно прекрасным. Но ясной улыбкой осветилось красивое и строгое лицо правительницы Саара, и больше радости, чем печали излучали ее темные глаза. Любимый супруг ее завершил свой путь так, как мог только мечтать, когда впервые завидел тень на далеком юге за горным хребтом, ограждавшем Ласкенут. Вардан привел свой народ на бой пусть безнадежный, но неизбежный – ему не нужен был мир с врагом, да и быть его не могло никогда. Никогда и ни с кем без боли и проклятия.
По взмаху ее руки ликованием, а не скорбью залились рога, оповещая Этелу о победе над нависшим над всеми землями Юга злом. От звуков этих зашлись радостью сердца всех возвратившихся в свой белокаменный град, позабыв о тоске и печали. В каждом переливе слышались им голоса ушедших друзей и братьев – не за новые страдания по ним положили они жизни среди холмов Пустоши Смерти, как назвали места те по окончании Битвы Надежды, но ради счастья. Как и грезилось Нооре, полились песни о подвигах и славе, о том, как провел свой народ сквозь смертную тень владыка Вардан, и о том, что он навсегда останется путеводной звездой Саара.
Лишь одно сердце в Этеле ныне было окутано печалью. Деор неслышно вышел из тени колонны, почтительно поклонился особам королевской крови, почти не взглянув на тех, с кем был в дружбе, и припал на одно колено подле ложа ушедшего правителя. Он вызвался исполнить роль гонца из Эилинэна с вестями обо всем, что случилось на острове Кристальных источников, в надежде дождаться владыку Вардана и спросить у него совета. Ибо сам не мог решиться, кого слушать – себя, или тех, кто любит его. Еще прохладный, но предвещающий тепло ветер играл с тяжелым шелком волос юноши, забирался под слишком легкий для такой погоды плащ, но хавет словно не замечал его, погруженный в почти осязаемое ожидание чего-то, ведомого лишь ему.
— Если это и есть Ваш совет, то я исполню его, — одними губами произнес Деор, поднимаясь.
Прозрачной улыбкой ответил он на улыбку Телора и вновь склонил голову перед принцем Сантери. Знал он от Анейрина, сколько горя выпало на его долю, и видеть сейчас в глазах цвета моря тихую радость было для него превыше всех ожиданий. Правитель, что так начал свой путь, не может более уступить страху и ложным предосторожностям, порождающим неоправданную жестокость.
— Как давно мы не виделись, Деор, — Ноора порывисто обняла хавет, стоило ему посмотреть на нее. — И как я рада, что ты здесь сегодня.
Солнце переливалось в золотых волосах принцессы, и казалось, что они сияют собственным светом, как и глаза, аквамариновая глубь которых более не была затемнена ни ненавистью, ни недоверием.
— Иными были бы слова ваши, если бы знали, моя принцесса, всю правду, — тихо ответил ей Деор, но не смог отказаться от ее тепла поспешно и – рискуя обидеть.
— Только не после этой битвы, мой дорогой брат, — высказал общую мысль Телор, внимательно вглядываясь в лицо хавет. — Ибо там совершилось много такого, о чем не доводилось раньше слышать и даже предполагать подобное.
Деор, уже свободный от объятий Нооры, взглянул на Телора, и словно новая тьма окутала его взор. Сам потянулся он к брату, не ответив ни слова, и счастье с горечью перемешалось в этом молчании.
— Нельзя тебе и тем, кто ушел с тобой, возвращаться в Амарантин, — наконец  хавет нашел в себе силы сказать то, что еще принес он из холодных ныне глубин. — Скала Рока ждет вас, как изменников.
Болью кольнуло сердце Сантери от этих слов, хоть он всегда знал, о чем просил Телора. Слишком жестокое наказание вспомнил Аластер, и страх за будущее Амарантина устроился рядом с виной, словно задремавший хищник.
— Отныне мое место рядом с принцем Сантери, его же – в Этеле, — спокойно ответил Телор, успокаивающе положив руку на плечо Деора и заглянув в его глаза. — А спутники мои никогда и не вернутся на родину, и не властны над ними никакие приговоры.
— Их верность достойно вознаграждена, — ответил на это Деор, и хоть слышалась в голосе его печаль о навеки ушедших, радостью были исполнены слова. — Как и твоя, Телор. Но долго мы можем стоять у порога, в то время как вам необходим отдых и трапеза, — ушел он от темы, заметив приглашающий взгляд владычицы Марит, что уже увлекла за собой Ноору и Сантери.

***
Белоснежная ладья уплывала навстречу рассвету и неведомым далям. Владыка Вардан навеки покидал Саар, оставляя своим подданным свет надежды и тепла, что до сих пор укрывало прибрежный край, сколько бы потерь ни настигло его, сколько бы горя ни свалилось на плечи его обитателей. И в день последнего прощания с правителем многие, в чьи души усталость и тяготы боя заронили сомнения в преемнике, будущем правителе Сантери, избавились от них. Кто-то из них видел, как некогда любимым многими светом вновь засияли глаза принца, сколько почтения в нем к владычице Марит и любви к принцессе Норе. А были и те, чье место было далеко от дворца, но и в их сердцах вопреки разуму растеклось доверие, что как бы тяжел ни был их дальнейший путь, не будет в том вины Сантери, но только старания сделать его легче.
Солнечные лучи, словно чашу, наполнили Этелу теплым сиянием, скрывая последний путь правителя Саара от взоров любящих его. Путь за край мира, где нет тревог для тех, в чьем сердце царил покой, нет боли для тех, кто, даже причиняя ее, более страдал сам. Не станет сбереженное зимой тело поживой глубоководных хищников, ибо не затонет ладья, пока не достигнет нового берега. Какие ветры ведут к нему достойных, не знал никто ни в Сааре, ни в Амарантине, но никогда не находили подводные жители затонувшие ладьи и останки бывших в них.
Вновь лилась искристым водопадом с высоких стен города песнь славы тех, кто вместе со своим государем отдал жизни ради победы над тьмой, таившейся в Ласкенуте и проникающей в сердца хавет, вэри, вингаров и людей. И молчала Ноора, ибо светлые слезы, смывающие с души остатки холода, мешали ей вторить тем, чьи голоса сплетались с ветром и морем – такие разные и единые сейчас. Едва ли коснулись годы владычицы Марит, ясными оставались темные глаза ее, все так же вились цвета воронова крыла волосы, в которых сиял искусно вплетенный в них жемчуг, но сейчас словно вуаль спала с облика ее. Такой впервые ступила она на белые плиты Этелы в венце из серебра и перламутра – не гостьей, но государыней всего Саара. Ровно и сильно, как белая птица, летел ее голос вслед тому, кто бережно сжимал ее руку в тот день и тихо обещал, что станет достойным правителем своей прекрасной родины. И она поверила. И не обманулась.
Россыпью серебра казался Нооре голос Сантери, что подобно утренним лучам солнца окутывал летящую вдаль птицу, ладью и едва различимый горизонт, за которым вот сейчас, возможно, и обрывался привычный им мир. Подобно ветру звучала мелодия Телора, давая опору белоснежным крыльям, и в сплетении с морем голоса Деора подгонял ладью прочь от берегов. Не утонуть и не разбиться ей о скалы – волны уберегут, песнь их отведет беду.

***
— Деор, ты не можешь вернуться в Амарантин, — Телор смотрел на брата, и в его взгляде отражалась готовность едва ли не на мечах отстаивать свое мнение. — Аластер спятил, и тебя, как и меня, ждет Скала Рока, но меня ты сам не отпускаешь.
— Не отпускаю и не отпущу, — взгляд синих глаз хавет был полон мрачного упорства. — Ты не предатель, ты просто ушел туда, куда посчитал нужным по просьбе принца Сантери, который ныне оправдан, что бы ни было до последней битвы. На мне же – ответственность за приказ ударить по своим. И знаешь, по меньшей мере один раз у меня не вышло пройти мимо противника, оставив его в живых.
Телор задохнулся возражением. Убийство в Амарантине всегда было наказуемо, пусть и не так жестоко. Впрочем, многие, пролившие кровь хоть кого-то из своего народа, очень быстро сами начинали желать смерти, и наказанием становилась для них жизнь после нескольких лет заключения. И сейчас его брат сгорал от чувства вины, но не только за себя – он сгорал и за каждого из своего отряда, что исполнил его приказ прорываться с боем на помощь Анейрину.
— Ты сам говорил, что Анейрин до сих пор тяжело переживает потери, — Телор почти не надеялся, что эти доводы подействуют, но не мог не попытаться. — Думаешь, ему станет легче от такого твоего решения?
Губы Деора изломила жутковатая улыбка, и Телора пронзило чувство, что добился он прямо противоположного желаемому.
— А как бы Анейрин поступил на моем месте? Уж не точно ли так же?
В приоткрытое окно спальни, отведенной Телору, забрался ночной холод, не оставляя даже воспоминания о весне и теплом солнце дня. Да, сам он не убил никого, кроме порождений Корвина, исполняя приказ пусть опального тогда, но принца. Принца, который чувствовал, что это могут расценить, как измену, но не знающего приговора, который придумали уже после. Но какая сила удержала бы его в безопасности, окажись он на месте брата? Сколько муки и боли вынес Сантери, когда осознал себя после всего, сотворенного под влиянием темной воли, как покорно готов был принять любое наказание – хоть смерть, хоть жизнь – каким трудом удерживал себя на грани уныния. И вот теперь ему вверен Саар и рука принцессы Нооры – не посмел отказаться. В первую очередь от своей любви к этой стране и ее прекрасной дочери. Что удержит Деора в жизни, если смертью он может спасти свою честь, хотя бы перед собой?
— Я только попрошу тебя рассказать свое окончательное решение владычице Марит, — Телор смотрел на неестественно прямую спину отвернувшегося к окну брата. — Быть может, ее опыт и мудрость отыщет выход, что не опорочит тебя и не заставит плакать Эстери.
При упоминании имени сестры Деор заметно вздрогнул. Уезжая, он не обещал, но все же сказал, что постарается удержать себя от возвращения в Амарантин.
— Хорошо, сейчас в Аэдели меня в любом случае никто не ждет, — голос его звучал глухо и напряженно, и Телору оставалось лишь надеяться, что это были не просто слова.

***
Непривычно и неправильно было видеть на троне Саара владычицу Марит в одиночестве, но ее величие сейчас казалось еще более явным, чем когда-либо. Темные глаза ее смотрели внимательно и строго, словно проникая в неведомые никому дали. Решение Деора было понятно ей, но и предательство Амарантина было очевидным. За созданной Аластером стеной осталась старшая дочь правителей Саара Риика с двумя детьми, остались там и те, у кого не хватило сил пойти против приказов короля вместе с Деором, ведь именно он открыто призвал не согласиться с этим, вспомнить древнюю клятву. И ради них стоило отложить коронацию Нооры и Сантери, и ей – как все еще правительнице страны – необходимо было разобраться, союзник или враг теперь король Амарантина.
— Сегодня мы вместе с Деором нанесем визит Аластеру, — спокойно высказала владычица Марит свое решение. — Ни Сантери, — она строго посмотрела на стоящего подле Нооры по правую руку от нее хавет, — ни Телор не будут нас сопровождать. Их место в Этеле, пока я буду в Аэдели.
Она поднялась со своего места и с теплом и любовью посмотрела на дочь и ее избранника. Не было сомнений, что супруг ее в смертный час принял верное решение. Во взгляде Сантери не видно было разочарования и желания возразить, но понимание, что так будет лучше для всех, а взглянуть в глаза брата он сможет и после, когда станут они равны во всем внешнем. Телор же давно определил себе место рядом с другом не по долгу, но по зову сердца, и теперь, хоть отчаянно переживал за брата, не изменит себе, ожидая окончательного решения о своей участи. Деор же не поднимал взгляда на владычицу Саара, но был исполнен благодарности и покорности судьбе.

Замок встретил их мрачной угнетенностью. Аэдель словно вымерла, пораженная неведомым глубинным штормом или другой напастью, о которой не знали на поверхности. Но у ворот к владычице Марит и сопровождавшему ее Деору подступила стража. И холод был в темно-зеленых глазах главы стражей врат, на мгновение Деор словно услышал лязг смыкающихся на его запястьях тяжелых наручников с массивной цепью – в самый раз, чтобы не сорвался со Скалы Рока. Присутствие правительницы Саара, видимо, сдерживало хавет, и он лишь сухо предупредил, что ее спутнику назначена смертная казнь, но арестовывать его без позволения они не станут. Сердце Деора болезненно сжалось – он узнавал черты лица провожающего их лично хавет, помнил, как очень похожий голос под угрозой смерти приказывал им остановиться на северной границе Амарантина, оставить погибать тех, кто сражался на острове Кристальных источников. Именно таким взглядом обладал первый противник Деора после приказа прорываться с боем, именно он не сдался до последнего вздоха.
Холодный свет морских глубин обволакивал, пустота сопровождала их по длинным коридорам замка к тронному залу, который также встретил нежданных гостей неприветливо и насторожено. Оповещенный о визите правительницы Саара, Аластер сам спустился с трона ей навстречу, словно не обращая внимания на ее спутника. От короля Амарантина ощутимо веяло таким мраком, что Деор едва удержал себя, чтобы не провести ладонями по плечам, стряхивая наваждение. Старший брат Сантери более походил на каменную статую себя. Но себя мертвого. Владычица Марит не подала руки и сухо приветствовала его, интересуясь более своей дочерью, которой не было здесь.
— Риика покинула дворец, — ответил на невысказанный вопрос Аластер тоном, в котором не было ни одного оттенка. — Забрав детей, отправилась в оставленный Вашими родителями дом.
— Это было мудрое решение, — спокойно ответила правительница Саара. — Меня радует, что моя дочь хоть и не смогла, оставаясь верной обычаю, восстать на супруга и короля, но и не поддержала его… — она замолчала, предоставляя собеседнику самому закончить фразу.
Ответом было молчание – такое тяжелое и полное сомнений, что Деор почувствовал, как у него медленно сдавливает горло. Корвин повержен, теория блага для родной страны рассыпалась в прах. Именно он темным илом осел на дне некогда ясных глаз в цвет морских волн. Ее Величество Риика не поддержала супруга в чем по его собственному, а не высказанному кем-то мнению? Взгляд владычицы Марит был испытующим, но не враждебным.
— Где Сантери? — спросил, наконец, Аластер резко, словно обрадовавшись пришедшему в голову способу сменить тему.
— В Этеле, — услышал он в ответ. — И будет коронован после моего возвращения, как того пожелал павший в бою владыка Вардан.
И вновь король Амарантина выглядел так, будто бы получил звонкую унизительную пощечину. Каким словом описать то, на что он толкнул своего младшего брата? Деору было известно лишь то, что рассказал Анейрин, Телор в Этеле предпочел не касаться тех событий, но и без того было тяжело знать такое о всегда светлом принце Сантери. Теперь же все это позади. Опираясь на любовь близких и друзей и собственную, пусть и измученную, волю, принц смог прийти в себя и собой остаться.
— Вопреки всем заблуждениям, твой брат избрал верность Саару, — негромко и ровно продолжила владычица Марит. — Выдержал жестокий бой и не отказывается от такой награды, как бремя правления. Я же здесь, чтобы узнать, дружба или вражда теперь – когда Корвин повержен – связывает Саар с Амарантином.
Вражда. Правительница Саара избрала это слово, но истина была страшнее – попранная клятва и преступное безразличие. Враг побежден без войска короля Аластера, без его поддержки и хоть какого-то участия. В глазах правителя Амарантина читалась злость и знание, что тот, с кем он хотел долгого и безбедного мира, оказался слабее объединенных сил народов Юга. В подводном озере ныне отражался лишь мрак, затягивающий в свою черноту тем сильнее, чем дольше он пытался в нем что-то разглядеть.
— Народ Саара не примет Сантери, — на мгновение владычице Марит и Деору показалось, что Аластер действительно заглянул в будущее и прочел там эти слова, больше похожие на приговор.
— Никто не надеялся победить в битве, но это случилось, — тихо произнес Деор. — Многих должна была забрать смерть, но они возвратились. Не тебе, о, король Амарантина, предрекать худшее для того, кто пережил столько ужасов.
— Не тебе, Деор – предатель своего народа, указывать мне, что следует говорить, а что нет, — глаза Аластера полыхнули гневом.
— Предать предавшего – достойно награды или наказания? Кто предает, тот будет предан, — владычица Марит оказалась строго между Деором и Аластером. — Ты, король, вновь меняешь тему, избегая ответить мне на простой вопрос, как ничтожный плут, желающий и неправедную выгоду получить, и от наказания увернуться.
Волна холода прокатилась по тронному залу, в закутках метнулись блеклые тени.
— Не при братоубийце говорить о мире, не быть дружбе с теми, кто покрывает его, — зло ответил правитель Амарантина, больно уязвленный последними сказанными ему словами. — Я вижу, к чему ты клонишь, великая Марит, и так и быть, сниму приговор с Телора в награду за доблесть, — усмешка Аластера была неприятной, ядовитой. — Но пролившим кровь своего народа прощения нет и никогда не будет.
— Лишь я один виновен во всем, мой король, — Деор сделал над собой усилие, чтобы произнести последние слова обращения, но то, что Телор оправдан, пусть и таким гадким по ощущениям образом, придало сил идти до конца и избавить от клейма и смерти тех, кто пошел за ним самим. — Меня и наказывайте по всей строгости.
— Пусть так, — ответила владычица Марит, тщательно скрывая в себе печаль о том, чего отныне не возвратить. — Но тот, кто заслуживает наказания от тебя, заслуживает от меня награды за спасение сына моей сестры от неминуемой и страшной гибели. Скала Рока ждет его. Так пусть не смертельное забвение, но одна ночь. Длинны еще ночи весны, жестоко море к тем, кто поистине виновен. С рассветом же и мы узнаем меру вины Деора, и если окажется она недостаточной для смерти, отпусти его, Аластер.

***
Ясная ночь раскинула свой купол над обманчиво спокойным морем. Крупные, подобные самым редким и прекрасным самоцветам звезды отражались в воде, вдаль, серебрясь, убегала лунная дорожка. Холодный ветер неспешно скользил над поверхностью воды, будто бы тоже залюбовался неповторимой красотой весенней ночи. Тишина, нарушаемая лишь плеском волн, окутала мир, где небо и море сливались в изумительный, безбрежный мир, манящий остаться в нем навеки.
Деор готовился к наказанию, но стоило прозвучать окончательному приговору, как все в нем сжалось в болезненный комок. Он смог отвернуть горькую участь от своего отряда и сестры, однако, не попрощавшись с ними так, как должно было бы, уходя на смерть. И пусть во взгляде Эстери он отчетливо видел недоверие к его полу-обещанию – то, что его слова обратились ложью, не давало сердцу покоя. До тех пор, пока над ним не сомкнулась тишина этой ночи. Словно рисунок на прибрежном песке, смыли волны мучения и страх перед неизбежностью, боль от врезавшихся в спину острых камней Скалы Рока, ночной холод.
Даже раны, нанесенные словами того, кто вымолил у своего короля позволение лично приковать к жесткому камню повинного в смерти брата. Эдард и Уилмот. Поверхностно он знал обоих, помнил отголоски недовольства Уилмота тем, что младшему предстоит охранять северную границу, и то, как гордо Эдард взялся за это дело, уверяя, что уж там-то он врага не пропустит. Между ними никогда не было дружбы, и теперь уже никогда не будет. «Убийца» – звучало в каждом взгляде Уилмота теперь. «Убийца» – отдавалось в сильных движениях и ударах, что намертво приковали за запястья к скале. Деор не проронил ни слова, ибо нечем было оправдаться ему, ибо сам считал себя таковым. С нескрываемой досадой посмотрел на него его добровольный палач, покидая лишь до утра. Будь его воля – оставил бы тут на веки вечные.
Но погасло пламя заката, Деора окружило одиночество и дивная прелесть звездной ночи. И бывшее даже так недавно – растворилось. Жажда наказания и смерти уступила желанию жить, но здесь и сейчас он готов был умереть. Мягкая улыбка тронула бледные губы. Быть может, совсем скоро море снимет маску доброжелательности, его страдания станут невыносимыми, но сейчас он не станет думать о будущем, как и вспоминать прошлое. Если вечность после жизни приносит такой же покой, то он готов ради него и больше, нежели ночь, вытерпеть.
Звездное покрывало волн едва уловимо дрогнуло, но не успел Деор опомниться, как что-то сильное оплело и сжало его хвост. Боль и страх нахлынули одновременно – не только пустота была хозяйкой этих вод. Далеко было до границы Амарантина, где остался на ночь Уилмот, и никто бы не посмел в темный час прибыть сюда – потревожить глубинных чудищ. Охотник, видимо, примерялся, как бы ухватить жертву так, чтобы за один рывок заполучить себе все и при этом не высунуться из воды, поэтому давление  временами ослабевало, мускулистое щупальце меняло положение, но его владелец, очевидно, оказывался недовольным результатом, повторяя попытки снова и снова.
Ему не отбиться, и Деор прекрасно понимал это, но что-то внутри упорно не желало сдаваться на милость голодной твари. С трудом, но все же удалось перехватить замерзшими пальцами цепь, чтобы получить хоть какую-то опору, и вот, когда щупальце вновь ослабло, задумавшись, хавет изо всех сил оттолкнул его от себя. Чудище не ждало отпора и отступило, но не далеко. Через темную воду лишь угадывались его мерзкие очертания, но становилось ясным, что оно не уйдет, не добившись своего. Деор с ужасом почувствовал, как стекает кровь из разодранной о камни спины. Совсем скоро ее запах разнесется по всей этой области моря, и у него появится не один гость. Если море и помиловало его, не наградив эту ночь штормом, то поселившееся в нем зло этого делать не собиралось.
Дважды еще сбрасывал хавет с себя мерзкое щупальце, но силы уходили. Ради чего он, заслуживший смерть, бьется с ней? В этот момент смерть вновь набросилась на него, пренебрегая холодным воздухом над поверхностью воды, и дотянулась до самой шеи. Деор улыбнулся мерцающим в вышине звездам.
Стремительное движение всколыхнуло воду, где-то в глубине чудище содрогнулось и ослабило хватку, соскользнув с тела юноши. Он мог лишь чувствовать, как разгорается подводная битва, уходя все глубже во мрак, но даже предполагать, кто следующий пожелал его съесть, не доставало сил. Вновь воцарилась тишина. О том, что должен наступить рассвет, Деор уже не помнил.

***
Одиночество и тяжелая тоска окутали дворец короля Аластера, когда солнце скрылось, уступая место ночи. А из самого его сердца расползалась пустота. Холодом теснилась она в груди, оцепенением разбегалась к кончикам пальцев, мутила сознание. Он желал лучшего для Амарантина, но его прекрасный край погрузился в печаль и ненависть. Народ разделился на верных и предателей, и с обеих сторон уже есть потери, есть кровь, память о которой не унесет никакое течение, не поглотит никакая бездна. Если он, король, был прав, и война миновала для его страны, то почему нет радости, почему лишь смерть вольно чувствует себя в чистых водах Амарантина, но смолкли песни, погасли улыбки? Чем все это время был занят правитель, что не заметил отчуждения от тех, кого любил, тех, кто были его плотью и кровью? Словно со стороны видел Аластер в ночной мгле себя и супругу свою Риику, слышал резкий запрет ей покидать столицу и такой же резкий ответ, что она не его пленница. Только теперь вспомнил он, что больше, нежели металлической жесткости, было в ее голосе печали, что не может захотеть остаться в замке Аэдели, не может оставить здесь детей. Теплым прикосновением летнего солнца на мелководье согрело сердце понимание, что владычица Марит утешит дочь, но через мгновение оно же и обожгло – ведь он может навеки потерять возможность любить свою семью, если уже не потерял.
Риика не была похожа на свою младшую сестру, но в предательстве его не поддержала. Он не мог допустить до себя эту мысль все последние дни без нее, не смог и нынче днем, и вправду плутовски уходя от вопроса правительницы Саара. О, да. Великодушие по отношению к Телору – кажущееся теперь неказистым, блеклым и фальшивым; милостиво смягченный приговор для Деора – лживое высокомерие, маской прикрывшее желание и в бездну нырнуть, и с чудищем не встретиться. Все – лишь способ ускользнуть от истины, не допустить ее даже до своего сознания, как глубинные гады не подпускают к себе свет и тепло. Вспомнив о таящихся в холодных безднах за восточными пределами Амарантина чудищах, Аластер ясно осознал, что вечность или ночь – для Деора не имеет значения, если хоть один обитатель глубин прельститься на него, как на добычу. Тонкая, как от укола длинной иглой, боль заменила пустоту. Ему такое же место на Скале Рока, как и Деору, только ночи будет мало. Боль нашептывала ему эти мысли, боль, которую он не ощущал никогда – ни тогда, когда ему принесли весть о разгорающейся на юге Саара войне, грозящей захватить все народы, ни когда пираты напали на Этелу. Даже вид израненного Сантери не вызвал тогда ничего, кроме легкой досады, что брату так досталось в бою. Да и после… только сейчас болью разнесся по всему существу полный ужаса крик брата в тихой глубине у подводного озера, когда его сознание сминалось чужой волей.
Руки, упиравшиеся в подоконник распахнутого окна, подогнулись в локтях, а из самого сердца вырвалось отчаяние:
— Будь ты проклят, Корвин! — водный мрак колыхнулся и проглотил слова, будто бы и не было их. — Нет, не он – я. И проклят уже.

***
— Деор!
Резкий окрик вырвал из беспамятства, что укрыло в своей колыбели, избавило от страха и боли, успокоило то замирающее, то пускающееся вскачь сердце.
— Я не намерен оставаться здесь дольше, чем пробыл уже, а без тебя мне в Аэдель можно не возвращаться, — голос Уилмота был в первую очередь строгим, во вторую – недовольным, но, не видя мужчину, можно было допустить мысль о том, что облегчение в тоне – не часть болезненного сна. — Однако твой защитник твердо вознамерился меня к тебе не подпустить. Я прекрасно понимаю, что любить меня ему не за что, но соизволь объяснить ему, что на этот раз я тебя снимать должен.
Последние слова окончательно привели Деора в чувство, и он открыл глаза, тут же вновь зажмурившись от яркого солнца. В его хвост что-то мягко ткнулось, и хавет сразу же понял, о каком защитнике идет речь. Только одно существо во всем Амарантине позволяло себе подобным образом будить его. А он, похоже, и вправду заспался. В голосе Деор уверен не был, потому ответил на приветствие своего верного дракона ласковым движением, успокаивая его и чуть отодвигая в сторону, чтобы Уилмот мог приблизиться к скале.
— А ты вполне мог не дожить до утра, — задумчиво произнес мужчина, осматривая повреждения, оставленные на теле Деора чудищем и скалой. — И дракон твой тоже.
Холод оков отпустил Деора, и он обессилено соскользнул в целительную воду. Память минувшей ночи возвратилась новой болью, перед глазами хавет потемнело, и он на ощупь обнял благородное животное. Они оба могли не пережить его наказания, но этого не случилось. Иолит мог оказаться слабее подводного гада, или не вынести полученных ранений. Деор обеспокоено взглянул на дракона, и болезненный стон сорвался с его губ – они одинаково походили на тех, кого очень хотели съесть, да подавились.
— Вам обоим нужна помощь, возвращаемся, немедля, — Уилмот уверенным движением перегрузил Деора на своего дракона и пустился в обратный путь так быстро, как только было возможно.

***
Сон был лишь забытьем, пробуждение сулило мрак потерь и одиночества, но вместо этого Аластера разбудило тепло двойных объятий.
— Тут некоторые по отцу соскучились, — услышал он голос своей королевы. — А я вот смотрю на получившуюся картину, и думаю, что еще неизвестно, кто соскучился больше.
Риика улыбнулась и опустилась на край кровати, до которой Аластер уже и не помнил, как добрался. Младший сын, Эйнари, потянулся к ней, но от отца оторваться не смог, тогда старший Ээро поймал за руку и уверенно притянул мать к ним в объятия.
— Ты даже не представляешь, как сильно я по вас скучал, — шепнул король на ушко своей возлюбленной супруге и наконец-то поверил, что все можно исправить.

***
— Тебя тревожит то же чувство, что не покидает меня с того дня, как твой брат покинул Эилинэн, — Анейрин отыскал Эстери на одном из маленьких балконов в доме Тенеана. — Хотя сейчас мне хотелось бы ошибаться во всех своих догадках.
— Тебе не свойственно ошибаться, и, к сожалению, сейчас не исключительный случай, — девушка всматривалась в укрытый темным покрывалом ночи юг, словно желая разглядеть Этелу. — Я убеждена, что Деор отважился не просто вернуться в Амарантин, но пришел к Аластеру, взяв на себя всю ответственность.
Эстери прикрыла глаза и обернулась, словно отворачиваясь от подсказанного сестринским сердцем видения. Балкон освещала лишь луна, да две свечи, оставленные в подсвечниках у двери, и теплый свет мешался с холодным, растворяясь в окружающей их темноте. Хавет не любила платья, говоря, что они путаются под руками и мешают ухаживать за ранеными. Но и теперь, когда борьба за жизни тех, кто был изранен битвой за Брон, завершилась, она предпочитала мужское одеяние. И глядя на нее, Анейрин невольно вспоминал их с Деором детские шалости, когда они сбивали с толку даже родных своим сходством. Только Телора нельзя было провести, и сам он всегда отличал сестру от брата. Теперь их не спутать, но душа у них словно бы одна.
— Мне странно понимать это, но я спокоен за судьбу Деора, — тихо произнес Анейрин, остановившись так, чтобы прикрыть Эстери от ветра.
— Вот и мне одновременно страшно и спокойно, — девушка посмотрела в глаза своего собеседника. — Я даже подумала, что повредилась рассудком после всего случившегося, но в тебе я признаков помешательства не вижу.
— Может, потому, что мы очень похожим образом с ума сошли? — на губах Анейрина звездным светом блеснула улыбка.
Боль потерь до сих пор не отпустила его. Часто видел он во сне битву, в которой Деор не пришел на помощь, наяву мог внезапно остановиться, вспоминая, как освобождали от смертельных оков тело Аргана, вновь слыша его последние слова. Вспоминал, как чужим голосом солгал спросившим, что тайные комнаты он выдал под пытками, и строго спросил, кто возьмется заявить, что сам оказался бы сильнее на его месте. И лишь Эстери, сама того не подозревая, хранила его от кошмаров. Теперь же сердца обоих звали в Этелу, где разрешатся все сомнения, что много месяцев холодной тяжестью лежали на них.

***
Высокое небо с белыми мазками облаков звенело птичьими трелями, аромат первых цветов пьянил, приводя в восторг, который тщетно пытались подавить в себе те, кто еще не был уверен в радости. Свежий ветер сметал печаль, унося ее вдаль и превращая в песню. Никогда Инкери не ощущала ничего подобного. Ведь уж ей-то радоваться было почти что нечему – никто для этой страны, никто для родины. Словно маленький остров в бушующем море были они четверо – все, кто остался из команды «Отчаянного», но осознание этого ничуть не сдерживало рвущуюся из сердца радость, что невольно проявлялась в улыбках.
Путь в Этелу казался полетом, никто не замечал течения дней, превратившись в ожидание встречи. Инкери чувствовала потребность еще хоть раз взглянуть в глаза принца Сантери, поблагодарить его за спасение, за то, что дал ей возможность дожить до этих минут. Теплилась надежда, что ни он, ни Ноора не держат на нее зла. Да что там… хотелось увериться, что они благополучно возвратились с победой.
И в столице они наверняка найдут Деора. Ведь долг за спасение Глена она считала и своим тоже. Отдать его не случилось, а быть должной Инкери не любила никогда.
— А ведь он, Деор-то, мог бы стать прекрасным капитаном, — голос Умника заставил девушку вздрогнуть, и она посмотрела на него полным недоумения взглядом. — Даже не начинайте спорить, я прекрасно вижу, что вы тоже так думаете.

***
Над белоснежными башнями Этелы трепетали синие знамена с плывущими вдаль серебряно-жемчужными кораблями. Переливы голосов и струн стояли над городом, словно сияние взошедшего из-за горизонта солнца, что теплыми лучами отогревало Саар от холода минувшей войны. Ликование царило в прекрасной столице, чья надежда не была посрамлена в жестоком бою.
Ужас сковал сердца оставшихся в замке дожидаться правительницу, когда владычица Марит возвратилась одна. Но возвратившись, сразу начала она подготовку к коронации и свадьбе своей младшей дочери. И так умело отдавала приказы, так вовремя находила каждому дело, и такой светлой была ее улыбка, что поневоле утихали расспросы о том, что же случилось в Амарантине. До самого знаменательного дня оставались Сантери и Ноора в неведении, и радость торжества омрачалась для них. И едва светилась улыбка Телора, превратившегося в олицетворение мучительного ожидания.
И словно могучий прибой, ударила в сердца их радость, когда в увитый праздником тронный зал вошли король и королева Амарантина со своими наследниками. И был с ними Деор, что сквозь бледность свою светился тихой радостью – той же, что вылилась чистыми слезами из глаз бросившейся к нему сестры.
— Свободны, — шепнул он ей, обнимая так, будто и не чаял увидеть.
— Свободны, — подтвердил Аластер, взглянув на них. — Как и ты, — он отыскал взглядом Телора. — И те, благодаря кому Амарантин не погряз в предательстве окончательно.
Телор опустился на одно колено перед своим правителем, и никому не суждено было увидеть пылающего в его глазах стыда.
— Простите меня, Ваше Величество, я тут такого о вас наговорить успел…
— Мне не за что прощать тебя, — тихо произнес правитель, — более, нежели уверен я в том, что клеветы ты на меня не возводил.
Оставил он тут королеву и приблизился к наследникам престола Саара.
— Прощения здесь должен просить я.
Сказав это, хотел Аластер опуститься на одно колено перед братом, но Сантери удержал его раньше, заключая в объятия. Ни слова не было произнесено в этот момент, но никто не усомнился в том, что прощен, и прощен давно.

***
Солнце сияло и переливалось на венцах молодых правителей Саара, но прекраснее и ярче были их полные счастья улыбки.

Вместо эпилога

Тьма, накопившаяся в сердце, щедро выплескиваемая на народы юга, порождающая химер и чудовищ, теперь окружала всецело, непроглядно, навсегда. Боль и страх – верные ее спутники – не отставали, впивались клыками, рвали тело и сознание. Не чужое – его. Казалось, только ненависть дает силы жить дальше. К тому ли, кто сохранил жизнь, или к самому себе? Дает или именно она – лишает последних, бросает на растерзание бессилию. Можно покорить чужой разум, можно отпустить его – наигравшись или проиграв – но уступать собственному телу было страшно. А осознавать, что способен был что-то решать и предпринимать благодаря чужой, а не своей силе – еще страшнее. Осознавать и отказываться принимать это.
Уходи. Ему было плевать на ее помощь, плевать на то, что с ней будет – останется ли, вернется к своим. Конечно же теперь, а тогда он даже верил, что думает иначе, делал так, чтобы в это поверили хотя бы двое, а уж что налгали Его Величеству победителю – не важно. Главное, что избежал его суда, равно как и милости.
Незрячими глазами не разглядеть дороги, не согреться холодному сердцу на пронизывающем ветру. Не отыскать цели пути тому, кто на этот раз был повержен тем, кто должен был оказаться слабее, ничтожнее. И не поднимет в небо одно крыло.

— Тебе не одолеть горы одному.
— А тебе разве нужно их одолевать?
Тогда она промолчала, и молчала до самого конца пути – отгораживая от пропастей, поддерживая жизнь в никуда не годном теле, находя чистую воду там, где ее не могло быть. А он балансировал на грани жизни и смерти, и один только вопрос занимал его: как он смог узнать ее голос сквозь тысячелетия? Ведь, будучи рядом, никогда к нему не прислушивался.

Свежий и словно бы острый, как клинок, запах влетел в нагретую камином комнату, воцаряясь в ней. За ним послышались легкие шаги, к которым он уже успел привыкнуть, как бы ни сопротивлялся этому.
— Ты еще помнишь, как пахнут подснежники? — нежно коснулся слуха ее мягкий переливчатый голос.