Утро сегодня выдалось ясным, тёплым и солнечным. Накануне небо было затянуто тучами, грозившими вот-вот пролиться дождём, и Диего опасался, что если он всё-таки пойдет, то драгоценная гитара, хоть и в кожаном чехле, намокнет по пути.
Сегодня у него был самый знаменательный день в жизни: ему предстояло выступление в лучшем концертном зале столицы. Юный мистралиец был горд: не каждому столь молодому музыканту, а тем более студенту консерватории, оказывалась такая честь. К тому же ему предстояло ещё и первое в жизни выступление с оркестром. И сейчас Диего, преисполненный самых радужных надежд, шагал по улицам родного города.
Он знал, что его мама хотела быть на концерте и собиралась подойти позже, поэтому юноша шёл один. Он прекрасно знал дорогу — этот концертный зал он посещал нередко, но именно как зритель, а вот как исполнитель должен был прийти туда впервые.
Дома были ярко освещены солнцем, и ему казалось, они улыбаются, словно предвкушая грядущий солнечный день. Диего на мгновение поднял голову и увидел, как в ярко-голубом небе кувыркаются голуби, будто приветствуя его и желая ему удачи.
Как красив Арборино, особенно сегодня! Если бы можно было подняться над городом, то видно было бы, что он утопает в зелени, а сейчас, весной, воздух всюду напоён запахом цветущих деревьев и кустов: абрикосов, апельсинов, сирени… Диего полной грудью вбирал в себя эти головокружительные ароматы, которые наполняли его ещё большей радостью.
Счастье юноши несколько омрачало то, что он до сих пор не знал, где сейчас его папа — они с мамой уже несколько лун не получали о нём известий.
Вот и здание концертного зала — занятый разглядыванием окрестностей и своими мыслями юный музыкант даже не заметил, как дошёл до него. Это было прекрасное строение: его окружало много статуй, на стенах нежно-салатового цвета виднелись барельефы, изображающие бардов с музыкальными инструментами, аркообразные окна обрамлялись белоснежными полуколоннами с изящными капителями.
Он увидел огромные массивные деревянные двери центрального, для слушателей, входа и по привычке чуть не двинулся к ним. Но вовремя опомнился, потому что вспомнил инструкции маэстрины Элоисы, пожилой директрисы консерватории и его наставницы, советовавшей ему подойти прямо к служебному входу и ждать её там.
Дверь служебного входа была похожа на центральную, только раза в четыре меньше. Возле неё, как было условлено накануне, стояла и встречала его маэстрина Элоиса, сухощавая женщина шестидесяти пяти лет.
— А, Диего! — тепло улыбаясь, поприветствовала она юношу. — Ну, как настроение?
— Замечательно! — улыбнулся ей в ответ Диего.
— Ну, вот и славно, — сказала наставница и добавила, приглашающе показывая рукой на дверь служебного входа. — Ну, что, пойдём?
— Давайте, — согласился Диего и, превозмогая невесть откуда взявшуюся робость, двинулся вслед за маэстриной Элоисой.
В полумраке юноша постепенно разглядел круто поднимавшуюся вверх винтовую лестницу.
— Будь осторожен! — предупредил его из темноты голос наставницы.
И Диего двинулся по лестнице, держась за перила, чтобы не упасть.
Спустя некоторое время полумрак рассеялся, и они оказались в довольно просторном помещении. Там их поджидал маэстро Висенте, с которым Диего и репетировал часть своей концертной программы. Этот скромно выглядящий человек средних лет не только занимался устройством концертов, но был и одним из дирижёров Арборинской филармонии. Сегодня именно он должен был дирижировать концертом.
— А, Диего, Элоиса! — обрадовался он. — Здравствуйте-здравствуйте!
— Привет, Висенте! — ответила ему маэстрина Элоиса.
— Здравствуйте, — вежливо поприветствовал его Диего.
— Маэстро Висенте тебя проводит. А мы с тобой встретимся позже, —сообщила юноше маэстрина Элоиса, удаляясь и оставляя их наедине.
По коридору они прошли дальше к двери с надписью «Музыкантская». По дороге они немного поговорили, и Диего стало казаться, что он знает этого улыбчивого балагура уже несколько лет. Как же он отличался от того немного суховатого педанта, что был на репетициях! Музыкантская оказалась обширной комнатой. Посередине стоял рояль, в углу между шкафом и окном виднелась арфа, и даже стены были увешаны музыкальными инструментами.
— Присаживайся, — пригласил юношу маэстро Висенте, указывая на одно из кресел напротив окна.
Диего сел и начал, заметно волнуясь:
— Маэстро Висенте, а… когда…
— О, Диего, не волнуйся, — прекрасно понял его маэстро и успокаивающе улыбнулся. — Располагайся здесь, можешь и поиграть, позаниматься немного. А я тебя позову.
С этими словами маэстро Висенте вышел за дверь, оставив Диего одного.
Юноша не стал терять времени. Распаковав гитару, великолепный инструмент работы мастера Торрихо, подарок отца, он поставил ногу на принесённую с собой подставку, и принялся за настройку. Ещё накануне Диего полностью поменял струны и, настроив их сейчас, остался доволен их звонким, но тёплым звучанием.
Для концерта Диего выбрал свою большую гитарно-вокальную сонату, законченную луной раньше, а также концерт для гитары с оркестром, который он создал ещё зимой и закончил репетировать лишь неделю назад. И то, и другое одобрила маэстрина Элоиса, когда они выбирали программу будущего выступления.
Диего положил пальцы на гриф и несколько раз прошёлся по нему гаммами, наслаждаясь тёплым упругим апояндо, отозвавшимся эхом по всему гитарному корпусу. Затем проиграл отрывки из своего концерта, вспоминая особо трудные места. Это ж первое исполнение — как же иначе…
Потом настала очередь голоса. Положив гитару на крышку рояля, Диего встал рядом с ним, поставил ноги на ширину плеч, взял дыхание, и звонкому, могучему юношескому баритону стало тесно в комнате. Казалось, мощные волны звенят и упруго ударяются о стены, обшитые тёмно-бежевыми досками из морёного дуба. Диего проделал несколько распевочных упражнений, а затем целиком пропел всю вокальную часть своей сонаты. Затем он сел, и, взяв гитару, исполнил всё сначала…
Вот наступила пауза, и Диего смог услышать сквозь толщу нескольких стен неясную какофонию музыкальных звуков — это настраивался оркестр. Тут юноша вновь ощутил волнение – вот, скоро, совсем скоро… Но он как мог подавил в себе эмоции — так нельзя, а то совсем можно всё испортить, и тогда ожидания слушателей, которые наверняка уже заняли свои места в зале, будут обмануты.
Наступила тишина. Когда, по мнению юного барда, ожидание грозило неопределённо затянуться, в музыкантскую заглянул маэстро Висенте, переодетый уже в лиловый концертный камзол и белую рубашку. Он был готов дирижировать оркестром. Диего ещё дома оделся точно так же.
— Ты готов? — с лёгкой улыбкой поинтересовался дирижёр. Диего лишь кивнул.
Они вместе пошли по коридору, освещённому мягким светом небольших шариков. Вот более отчётливо послышался нетерпеливый ропот голосов, редкие хлопки, кое-где покашливания, и Диего услышал:
— Встречайте! Юный, но очень талантливый бард, студент Арборинской консерватории Диего дель Кастельмарра!
Взрыв аплодисментов, двери перед ними открылись, и взгляду Диего предстал огромный зрительный зал — белые стены, покрытые лепниной с позолотой, освещённые врывающимся сквозь окна ярким солнечным светом, добавлявшим блеска этому празднику искусства.
Диего и маэстро Висенте прошли через оркестр, лавируя между стульями музыкантов, к середине сцены. Они заняли свои места — дирижёр у дирижёрского пульта, Диего рядом с ним на стуле, рядом с которым уже стояла подставочка для ноги.
К этому времени Диего успел быстро оглядеть зал. Сколько же там было людей, и какие они были нарядные! В первом ряду его внимание приковал странный человек, одетый в тёмную одежду с капюшоном, наглухо закрывавшим лицо, лишая возможности его рассмотреть. А во втором ряду сидели его мама — маэстрина Аллама Фуэнтес, и маэстрина Элоиса. Он помахал им со сцены, и они с улыбками ответили ему. Вот если бы и папа был в зале и сидел сейчас рядом с мамой — юный бард был бы счастлив!
Юноша еще раз тронул струны и невольно взглянул на того загадочного человека в тёмном, но затем всё-таки собрался и весь сосредоточился на музыке.
Маэстро Висенте поднял над оркестром руки, держа в правой дирижёрскую палочку. Еще мгновение, и над притихшими слушателями полились звуки впервые исполнявшегося публично Концерта для гитары с оркестром Диего дель Кастельмарра.
Сначала вступил оркестр — в этом медленном вступлении Диего использовал мистралийскую народную колыбельную песню «Спи ты, птенчик мой родной», которую пели матери своим детям по всей Мистралии. Тихие протяжные аккорды духовых, поддержанные пиццикато струнных, перекликались с такими же тихими аккордами солирующей гитары. Затем гитара затихла, и после едва заметной паузы вновь вступил дуэт оркестра и гитары, только теперь уже быстрыми пассажами с подчёркнуто нарастающим крещендо. На сей раз слушатели узнали в музыке одну из маршевых мелодий, с которой издавна солдаты королевской армии Мистралии ходили и на парад и на войну. Диего, погружённый в музыку, не мог видеть, как просветлели лица слушателей, и они волей-неволей принялись тихонько притопывать ногами и еле заметно раскачиваться в такт музыке.
Гитара в руках юного барда жила своей жизнью — мощные аккорды, поддержанные сочными басами, пели подобно целому хору. Как солнце сменяет дождь, марш, стремительно несущийся подобно порожистой реке в Зелёных горах, сменяли лирические, более мягкие эпизоды. Но тем временем музыка нарастала, словно всё та же река, и вот она как будто вылилась на широкий простор — превратилась в нечто мощное, сносящее всё на своём пути и теряющее над собой контроль. Пассажи шестнадцатыми сменялись сильными яркими, подобными молниям, аккордами, которые сыпались то арпеджиато, то брались вместе сильной уверенной рукой юного барда. А к музыке добавлялась и мощная эманация прирожденного эмпата, которая воздействовала и на зал, и на музыкантов,
Финальный аккорд — и вот в притихшем зале запела медленная часть концерта. Для неё Диего взял две жемчужины лирической мистралийской народной песни — «Ласточка ты моя» и «Незабудка», и написал вторую часть концерта в виде вариаций на эти темы. Обе песни были в ходу во множестве вариантов, и, конечно, легко были узнаны слушателями. Словно два влюблённых лебедя с переплетенными шеями, обе мелодии слились в одно гармоничное целое и пели вместе в слаженном дуэте, дополняя и обогащая друг друга.
Вот в воздухе раздались три мощных оркестровых аккорда, и на свободу вырвалась отчаянная разудалая плясовая тема мистралийского фламмо, которое часто танцевали прямо на открытом воздухе. Фламмо для мистралийца — всё равно, что вода для рыбы и воздух для птицы. Это душа мистралийского народа. Диего, воодушевлённый острым ритмом, накалом и огнём, которые и составляли суть этого стремительного танца, превзошёл сам себя. Как будто жаркое пламя опалило публику. Слушатели словно перенеслись из прохладного зала под горячее солнце на народный праздник с танцами. Знойный прихотливый ритм охватил и подчинил себе публику. Страсть и звенящие, обнажённые до предела нервы музыки овладели всеми. Казалось, пахло костром, вином, слышался стук каблуков, щёлканье пальцами и хлопки ладонями…
Финал концерта завершился нарастающей кодой, в которой, как и раньше, доминировала гитара. Но, как река заканчивается устьем, так и кода, достигнув кульминации, завершилась четырьмя сильными решительными аккордами. Диего, взяв последний аккорд, положил обе руки на верхнюю обечайку гитары, а маэстро Висенте — дирижёрскую палочку на главный пульт.
На несколько мгновений в зале воцарилась тишина, а потом публика, как будто опомнившись, взорвалась аплодисментами. Воздух дрожал от рукоплесканий и восторженных криков «Браво!» Диего думал, что чисто инструментальная вещь не особо придётся публике по вкусу, но как он ошибался! Слушатели с сияющими улыбками повскакивали с мест и, продолжая овации, темпераментно выкрикивали слова восторга. Только загадочный человек в тёмном оставался на своём месте, сидя же и аплодируя. Диего видел, как улыбающиеся мама с наставницей тоже усиленно хлопали его игре, а маэстрина Элоиса к тому же будто помолодела от счастья.
Оркестр тем временем покинул сцену, прихватив с собой стулья. Людей заставило снова рассесться по местам появление маэстро распорядителя концерта.
— Диего дель Кастельмарра. Соната для гитары и голоса «Родина». Исполняет автор, — объявил он и удалился со сцены.
Вновь грянули аплодисменты. На сей раз Диего остался с публикой один на один. Но к этому времени он уже освоился окончательно и, вновь проверив настройку гитары, опять погрузился в музыку. И снова не смог и не захотел удержать эманацию.

***

… Аллама Фуэнтес с гордостью разглядывала своего единственного сына, раскланивающегося и тем самым благодарившего публику за внимание к его Концерту. Боги, каким же он был когда-то маленьким и, казалось, хрупким в детстве, и как она всё время за него боялась! А теперь это настоящий бард, преданный своему искусству, своему Огню. И вот этого юношу, написавшего столь чудесную и могучую музыку, она когда-то носила под сердцем? Да она просто не могла в это поверить! Но всё происходило наяву — и Аллама видела этот великий момент в жизни сына и его триумф. Как им восхищаются эти несколько сот человек!
Пока исполнялся Концерт для гитары с оркестром, множество мыслей проносилось в голове Алламы. При звуках вступительной колыбельной она вспомнила, как сама засыпала под неё в детстве, и эту же песню она пела много лет спустя над кроваткой своего маленького Диего. Когда звучал марш из первой части концерта, она вспоминала, как, уже будучи подростком, она с отцом любила ходить в городской парк, и они вместе слушали музыку постоянно выступавшего там небольшого духового оркестра. А какую дивную мелодию второй части написал сын! Она вспомнила времена, когда только начала выступать в театре, как после одного из спектаклей к ней в артистическую уборную пришёл мэтр Максимильяно дель Кастельмарра, один из младших придворных магов, и вскоре они начали встречаться. О, это было красивое ухаживание — он ждал её после спектаклей с неизменным букетом цветов, они вместе гуляли тёплыми лунными ночами, и он, почти не умея петь, исполнял для неё песни «Ласточка ты моя» и «Незабудка». Встречи были часты, волнующи и разнообразны — где они только ни побывали! Однажды они отправились в его замок Муэрреске, где присутствовали на деревенском празднике, который устроили крестьяне по случаю удачной продажи крупного улова рыбы. И, конечно, там танцевали фламмо. Эту же мелодию, подкрепленную сильной эманацией сына, она услышала сегодня. Максимильяно, где же ты? По каким дорогам носят тебя боги? Магом сейчас быть опасно, как никогда, и хватит ли у тебя Силы защитить себя?
Эти невесёлые мысли, так некстати омрачившие лучезарное настроение Алламы Фуэнтес, были прерваны аплодисментами, буквально взорвавшими зал и захватившими её в общий поток восхищения и оваций.
Вот Аллама увидела, как на сцене появился маэстро распорядитель концерта. Он объявил следующий номер программы, сонату, над которой Диего на её глазах работал почти всю весну. Она любила наблюдать за сыном, склонившимся над нотной бумагой так, что его длинные чёрные волосы почти касались белой глади листа, любила смотреть, как он, дирижируя сам себе пером, принимался напевать темы, мотивы и мелодии будущей сонаты. В такие моменты Алламе хотелось скупить все лакомства мира и побаловать своего ребёнка, потому что для неё он навсегда им и останется.
Вот сын снова раскланялся перед публикой, снова сел на стул. Все замерли. Его пальцы вновь привычно легли на струны, и он начал исполнять свою гитарно-вокальную сонату, которую, как знала Аллама, публика ожидала особо.
Развёрнутое вступление гитары неторопливо рассказывало слушателям о самой Мистралии, её природе, людях, истории. Казалось бы, это были чисто гитарно-инструментальные приёмы — пассажи восьмыми и шестнадцатыми, складывающиеся в чёткие, почти разговорные фразы, аккорды арпеджиато, следующие один за другим. Гитара в руках Диего разговаривала со слушателями так, как будто была человеком. И Аллама как наяву видела Зелёные горы, куда однажды она ездила в деревню погостить к своей бабушке, синее море рядом с Муэрреске, леса, озёра и дороги, бесконечные дороги родной Мистралии.
Вот началась вторая часть сонаты и, наконец, пришёл черёд голоса. И как же зазвучал этот юный, но уже по-взрослому окрепший баритон! Диего пел о людях Мистралии — самых обычных людях: мужчинах, женщинах, детях с их каждодневными горестями и радостями. Затем самым непостижимым образом дуэт голоса и гитары юного барда стал повествовать о том страшном, что рано или поздно по воле богов может нарушить спокойную счастливую жизнь человека: это и болезни, с которыми порой не могут справиться даже маги и мистики, и войны, которых тоже не всегда удается избежать.… Люди везде одинаковые и всех может настигнуть одинаковая беда. Об этом тоже рассказал Диего в своей сонате.
Аллама почувствовала, как к её горлу подступил комок, а в глазах началось жжение, сменившееся текущими по щекам горячими струйками. Неподалёку раздалось еле слышное всхлипывание, и маэстрина невольно обернулась. Сидящая позади нее ортанка средних лет, временами поглядывая на сцену, тихонько вытирала скомканным платком то покрасневший нос, то глаза. Аллама перевела взгляд на свою соседку, маэстрину Элоису, — у той тоже по щекам текли слезы. Аллама оглядела весь зал — многие слушатели плакали. Но это не были слёзы горя — это были слёзы светлой грусти и сочувствия людям в беде. Но вот музыка, которую рождали пальцы и голос Диего, стала светлеть, и вместе с ней как по волшебству светлели лица слушателей, распрямлялись плечи и высыхали слёзы. Эта песня была совсем о другом. Теперь слушатели наслаждались словами надежды, света и радости. Диего пел о том, что всё будет хорошо, наступит мир, никто не будет впредь болеть и страдать, исчезнут страхи, и всегда в родной стране будет светить солнце. Будет счастье, детский смех и веселье. Пение, поддержанное едва слышными гитарными аккордами, постепенно стихало и наступившая некоторое время спустя тишина оставила слушателей в светлой печали.

***

…Диего закончил своё выступление и снова положил обе руки на верхнюю обечайку гитары. Музыка, которую он только что исполнил и в которую вложил столько чувств, мыслей и боли, продолжала будоражить отчаянно бьющееся сердце и туманить взгляд. Несколько мгновений тишины, показавшихся юноше бесконечными, он не смел поднять глаза. Молчание настораживало. Неужели он провалил своё выступление и подвёл маэстрину Элоису, которая возлагала на него столько надежд? И какую боль он причинит маме, которая живет искусством?
Эти мысли внезапно овладели им, он поднял голову и всё-таки рискнул взглянуть на зал, на своих слушателей. Диего не поверил своим глазам: залитые счастливыми слезами лица, смотрящие на него одного, сидящего на сцене. Тут юноша услышал откуда-то с краю несмелый хлопок, затем ещё один… И ещё… И ещё… Толпа слушателей как будто оттаяла, и аплодисменты, сначала робкие и, казалось, нерешительные, нарастали подобно снежной лавине, пока вновь не превратились в овации, сотрясшие зал.
«Браво!» «Да здравствует наш юный бард!» «Да здравствует Диего дель Кастельмарра, наш талантливый соотечественник!» — гремело вокруг. Наставница и мама, счастливо улыбаясь, тоже аплодировали. Затем из зрительного зала, очевидно, подталкиваемые родителями, побежали дети с цветами в руках. Буквально через несколько минут вся сцена была завалена охапками цветов. В довершение всего на сцену поднялся эгинец средних лет и приблизился к Диего.
— Это вам, — сказал он, вручая юноше целую корзину цветов. Овации сделались ещё громче.
— Спасибо, — покраснев, ответил юный маэстро, ставя корзину рядом с собой.
— У вас большое будущее, — добавил эгинец и удалился, оставив юношу в лёгком недоумении.
Овации продолжались, и Диего стало казаться, что они затянутся надолго. Нет, это было невыразимо приятно простому студенту консерватории, но бесконечно улыбаться и раскланиваться стало утомительно. Как будто услышав его мысли, из-за кулис показался маэстро Висенте и объявил, что концерт окончен.
Пройдя тем же самым мягко освещённым коридором и очутившись в той же самой музыкантской, Диего смог, наконец, сесть в широкое кресло, скорее напоминавшее диван, и перевести дух. Он только сейчас в полной мере осознал, насколько устал — руки и ноги дрожали, на подушечках пальцев левой руки набрякли волдыри, чего не было даже на репетициях, белая концертная рубашка намокла от пота и прилипла к спине.
— Диего, тебе нехорошо? – заботливо склонился над ним маэстро Висенте. — Может быть, налить вина?
— Нет, маэстро, всё в порядке, — успокоил его юноша, снимая лиловый камзол. — А от вина не отказался бы, очень пить хочется.
Дирижёр протянул Диего бокал с легким вином и блюдце со специально хранившимся здесь для подобных случаев печеньем, но Диего, сначала залпом осушил бокал, а потом взялся за еду, потому что почувствовал сильный голод. В музыкантскую вошли мама и маэстрина Элоиса.
— Мальчик мой! — крепко обняла его Аллама. Диего приподнялся в кресле и обнял ее в ответ.
— Я так счастлив, — немного смущённо признался он.
— Я знаю, мой хороший, — ответила ему Аллама, пряча слёзы радости.
— Мы все знаем, — неожиданно мягко произнесла до того молчавшая маэстрина Элоиса, — мы же всё видели от начала до конца.
Тут все присутствующие разом заговорили, обсуждая прошедший концерт и его успех. Маэстро Висенте радовался, насколько слаженным получился ансамбль оркестра и гитары, маэстрина Элоиса хвалила юношу за то, как удачно он воплотил в музыке те идеи, которые они обсуждали в консерватории, а мама — просто за отличную игру и подаренное чувство прекрасного.
Разговор грозил затянуться надолго и, хотя Диего был очень счастлив и горд своим триумфом, он почувствовал, что его стало клонить ко сну. Сначала он пытался с этим бороться и следить за разговором, но усталость и даже какое-то опустошение вконец одолели его, голова опустилась на подлокотник кресла, и он всё-таки уснул.

***

Когда юный бард проснулся, в комнате было тихо. Стоял полумрак — скорее всего, он проспал несколько часов, и солнце за это время успело уйти на другую сторону здания. Он приподнялся со своего импровизированного ложа, и увидел сидящую рядом маму.
— Мама?
— Да, сынок? — казалось, мама только и ждала его пробуждения, чтобы задать этот вопрос.
— А… а где все остальные? Где маэстро Висенте и маэстрина Элоиса?
— Ушли, — сообщила ему мама, и тут Диего почувствовал стыд, что так позорно уснул прямо посреди увлекательного разговора.
— Как ушли? — огорченно сказал приунывший Диего. — А я так хотел тоже поговорить о музыке!
— Ничего страшного, — улыбаясь, сообщила ему мама, — все всё отлично поняли и не хотели беспокоить столь талантливого музыканта, который подарил всем такую чудесную музыку. Это я тебе слова маэстро Висенте передаю!
— Так он не сердится, что я уснул? — юношу не переставала беспокоить эта мысль. — А маэстрина Элоиса не сердится?
— Что ты! — возмутилась этому предположению мама, но тут же улыбнулась. — Разве можно на это сердиться? Ты слишком устал и не выспался. Кого я насильно отправила спать глубоко за полночь? И, конечно, это не могло не сказаться.
— А, тогда ладно, — сказал Диего, соглашаясь со справедливостью маминых слов.
Они снова заговорили о только что прошедшем концерте, и маэстрина очень долго рассказывала сыну о том, как она слушала его музыку, как плакала от избытка чувств, пока он исполнял свою чудесную сонату и о том, какой он молодец, что написал такие прекрасные вещи.
— Знаешь, Диего, — призналась мама, — когда я слушала твою музыку, я вспоминала папу…
— Папу? — печально произнёс Диего. — Я очень скучаю по нему.
— И я тоже, — произнесла Аллама.— Как ты думаешь, где он сейчас? Неужели он вернулся на свои острова?
— Не знаю,— отозвался юноша. — Но я уверен — папа жив!
— Ты абсолютно уверен?

***

— Абсолютно! — раздался голос от двери, и Диего с Алламой замерли от неожиданности. Из коридора в полумрак комнаты внезапно шагнул человек в тёмной одежде. Лицо его было скрыто под капюшоном. Незнакомец вышел на середину комнаты, и Диего узнал его. Да, это был тот самый человек, из первого ряда, который не вскакивал со своего места, как остальные слушатели, а аплодировал сидя. Только что он тут делает и как сюда попал? Он был довольно высок ростом, и даже длинное, до пят, чёрное одеяние не могло скрыть его худощавой фигуры.
— Кто вы такой?— решительно произнёс Диего, нарушив тягостное молчание.
Но тут Аллама поднялась приблизилась к незнакомцу и обошла его кругом, попытавшись заглянуть за капюшон.
— Кто же вы? — повторила Аллама ранее прозвучавший вопрос Диего, оставшийся без ответа.
Незнакомец откинул капюшон, и Диего с мамой увидели смуглое лицо с прямым носом и большими чёрными глазам и чёрные с проседью волосы, заплетённые в косу, спадавшую на грудь.
Аллама радостно вскрикнула:
— Максимильяно! — и обняла своего давнего возлюбленного, отца своего ребенка.
— Папа! — воскликнул Диего, едва подавив привычный с детства вопрос: «А что ты мне принес?»
— Максимильяно, — сказала Аллама, — как ты неосторожен! В Арборино, боюсь, не осталось ни одного мага. Говорят, советник Блай решил перебить вас всех. Я уже несколько лун не имею вестей о своем отце, а ведь он умеет телепортироваться, в отличие от тебя.
— Ничего, Аллама, меня не так легко поймать, — утешил маэстрину Максимильяно дель Кастельмарра. — Не мог же я пропустить дебют нашего сына! Диего, подойди сюда! Что ты стоишь в стороне?
Диего, поначалу не веривший своим глазам, что папа наконец-то нашёлся, подошел поближе. Сколько счастливых часов они провели вместе на прогулках, и как много тогда Диего узнал от отца! И сколько разговоров они вели между собой, юный и взрослый дель Кастельмарра! А еще отец научил его метко стрелять и драться, и показал таинственную субреальность под названием Лабиринт, подвластную только им. Диего очень соскучился по этим временам!
— Сынок, я так горжусь тобой! — с радостью произнёс мэтр Максимильяно, разглядывая столь повзрослевшего за несколько лун разлуки сына. — Ты настоящий бард. Думаю, ты прославишь Мистралию как страну бардов и страну музыки! — убеждённо добавил он, и сердце Диего наполнилось счастьем при этих словах.
— Папа, а как ты попал сюда? — задал Диего интересующий их с мамой вопрос.
— Я прятался за колоннами и ждал, пока из здания все уйдут, — просто и печально пояснил родным Макс с какой-то еле уловимой ноткой в голосе, и они предпочли не задавать лишних вопросов. — А потом нашёл дорогу сюда, к вам.
— Слава богам, ты жив! — казалось, Аллама только сейчас поверила, что Макс стоит рядом с ней, и грустно спросила: — Но… тебе придется уйти?
— Да, — и Диего увидел, как папа взял маму за обе руки и нежно посмотрел ей прямо в глаза. — Я не могу быть с вами и подвергать вас опасности.
— Папа, ты уходишь? — спросил Диего. — Может, ты останешься, мы тебя спрячем, и никто тебя не найдёт?
— Нет, сынок, нет. Это опасно, — мягко возразил Макс.— Лучше я буду изредка сам приходить к вам, когда это будет возможно. А в остальное время мне лучше быть далеко от вас. А теперь надо прощаться.
Они тихонько спустились по той же самой лестнице, по которой утром поднимались Диего с маэстриной Элоисой, вместе вышли через служебный вход. Оказавшись на улице, Макс на прощанье обхватил ладонями лицо Алламы и нежно поцеловал ее. Диего он крепко обнял, напоследок сказав: «Я горжусь тобой!»
Потом мама и сын, обняв друг друга за плечи, смотрели, как высокая худощавая фигура, закутанная в тёмный плащ с капюшоном, постепенно таяла в ночном сумраке.
Диего ещё не знал, что снова увидит отца через долгих шестнадцать лет, не знал, через какие испытания придется пройти ему самому. А сейчас он был счастлив. Отец побывал на его первом концерте. Юный бард провёл незабываемый день. Его музыку и его самого как композитора, певца и гитариста узнало такое множество людей, его искусство столь многим понравилось, значит не зря он так потрудился, не зря горит его Огонь!
А в памяти его навсегда сохранились слова отца: «Ты настоящий бард. Думаю, ты прославишь Мистралию как страну бардов и страну музыки!» И эти слова были тем более ценные, что он услышал их от человека, которого так любил и уважал!