Впервые Глорфиндел встретил Митрандира в благословенном Валиноре. Когда мир еще был молод… Майя носил имя Олорин, и в память о тех днях Глорфинделл зовет его этим именем в следующей жизни, в Эндорэ. Старый друг совсем не изменился. Он по-прежнему любит путешествовать и старается всех облагодетельствовать. Поэтому последний лорд Гондолина не удивился, когда Олорин попросил его взять ученика. Но согласился не сразу. Просьба майя была несвоевременна. Накануне состоялся Совет: Единое найдено, и грядет последняя, страшная Война. Глорфинделлу не впервые принимать бой, но беспомощно ждать, надеясь на милость Валар и силу духа одного маленького храброго хоббита — невыносимо. Он тогда церемонно поклонился Владыке, признавая его волю и собственное бессилие. А в душе клокотала ярость пополам с отчаяньем. Нет, он не жаждал славы, последнего лорда Гондолина переполняла искренняя ненависть ко Злу, уничтожившему его прежний дом и вознамерившемуся уничтожить нынешний… Глорфинделл понимает опасность предстоящего похода и неизбежность новой войны. Будут бои. Но если Удача не отвернется от них, война не придет в Имладрис. А там где-то будут гибнуть в неравном бою Эстель, которого он держал на руках и учил владеть мечом, мальчишка Лаэголас — ровесник близнецов Элрондионов, друг Олорин… О, как много Глорфинделл бы отдал чтобы пойти с ними… Но он остается. Владыка доверяет ему Имладрис, ему и его воинам, и он не подведет.

Майя приводит к нему нового ученика прямо на тренировочную площадку.
Когда он видит высокую сутулую фигуру на краю поля, сердце на миг тревожно сжимается: с какими вестями Олорин искал его так срочно? Он делает знак своим лучникам прекратить тренировку. Еще издалека, острым эльфийским взором Глорфинделл замечает, что друг не ранен, а дыр и подпалин на заношенной серой рясе не прибавилось. Он позволяет себе тихо выдохнуть, и тотчас на смену облегчению в душе поднимается раздражение: «Зачем же ты побеспокоил меня, Олорин?!»
Майя выглядит по-человечески старым и усталым. Слишком много в нем в последнее время человеческого, и Глорфинделлу приходится себе напоминать, что Олорин не уйдет однажды, как все смертные. Майя крепко обнимает его, приветствуя — тоже человеческая привычка.
— Лаурэфинделле, у меня к тебе дело.
«Дело» жмется к серой мантии майа, голова его непокрыта, и коротко обрезанные волосы треплет ветер. Светло-пепельные волосы — тэлери? Что здесь делает этот ребенок? Ветер уносит слова, и Глорфинделл не сразу понимает, о чем Олорин просит его. Он неверяще смотрит на майя, на мнущееся под его взглядом «дело» и спрашивает по осанвэ:
— Ты шутишь, Олорин? Я не тренирую детей.
— Лаурэфинделле, научи Наталис защищаться. Я прошу тебя…
— Зачем?
— Наталис предстоит дальний и трудный путь. Ты же знаешь, как опасен ныне мир за пределами Имладриса.
— Неужели ты позволишь ребенку отправиться в этот путь одному?
— Нет, у Наталис будут спутники. Но они не могут всегда, каждое мгновение быть рядом. У них свои заботы.
— Но почему я? — недоумевает военноначальник Имладриса.
— Тебя, единственного, я могу попросить об этом… К тому же тебе не привыкать учить, — Олорин красноречиво косится на лучников.
Глорфинделл усилием воли сохраняет хладнокровие:
— Это потому что я не готовлюсь к походу, и у меня есть свободное время, так?
— И это тоже, — спокойно соглашается Олорин. — Знакомься, это — Наталис, — говорит он вслух. — Мне пора.
Майя ободряюще улыбается и подталкивает малыша в спину к новому учителю. Последний лорд Гондолина мысленно посылает старого друга к балрогам и рассматривает нового ученика. Совсем еще дитя… Что этот малыш забыл так далеко от дома? Как он добрался живым до Имладриса в нынешние неспокойные времена?
Мальчишка вскидывает на него глаза — цвета первой весенней зелени. Растерянно моргает и делает шаг вперед. Недоверие, легкий испуг и едва заметное любопытство — детские эмоции так легко считать. Они прописаны крупными тенгвами на лице нового ученика. Под его взглядом юный адан неосознанно выпрямляется, вздергивает острый подбородок, стараясь казаться выше. Он сейчас похож на едва оперившегося птенца — тощая шейка тянется из слишком широкого ворота, коротко обрезанные волосы топорщатся белым пухом, весь какой-то ломко-хрупкий. Кажется задень — сломаешь…
Глорфинделл тяжело вздыхает:
— Покажи мне, на что ты способен.
Мальчик виновато опускает глаза и молчит.
Глорфинделл терпеливо повторяет:
— Что. Ты. Можешь?
— Ничего… — голос у малыша тихий и хриплый.
Он вскидывает голову и повторяет уже громче, с каким — то отчаяньем:
— Ничего. Но я научусь…
Смотрит сердито и упрямо, с вызовом, из-под лохматой челки. Хохорится, как и любой мальчишка в его возрасте. От этого почему-то вдруг теплеет на душе… Светлая, почти белая челка падает на глаза, а когда мальчишка снова поднимает их на Глорфинделла, его взгляд неожиданно серьезен, с толикой грусти.
— Благодарю, — тихо говорит он. — Что согласились учить меня.
Чуть помолчав, малыш продолжает — Когда… — он сглатывает. — Когда мы начнем?
Последний лорд Гондолина склоняется к нему, согнувшись почти вдвое, так что их глаза оказываются вровень:
— Первое, чему ты должен научиться — не бояться.
Мальчишка вздрагивает, но взгляд не отводит и молча кивает.
Лучники с интересом косятся на новенького, и мальчик вдруг отчаянно смущается. Глорфинделл, жалея его, отпускает. Уже темнеет, и небо над Имладрисом хмурится дождем. Этому малышу нечего делать в такую погоду на улице, да и в темноте люди не видят.

На следующий день идет дождь. Но в тренировочном зале сухо и тепло. Мальчика снова привел Олорин, оставил и ушел по своим делам. Сегодня малыш оживленнее чем вчера, он с щенячьим восторгом крутит головой по сторонам. Новому ученику интересно все: светильники, оружие на стенах, высокие стрельчатые окна, камин в углу и расписанный причудливыми узорами потолок. Последний лорд Гондолина, глядя на это, почти улыбается: какой же он все-таки ребенок… Он подходит к мальчику и приветствует его легким кивком:
— Посмотрим, на что ты способен, малыш.
Ученик хмурится и обреченно вздыхает. Все оказалось намного хуже, чем он думал — мальчик даже бегать не умеет. Совсем не умеет. Пробежав немного, мальчик задыхается. Но он бежит, упрямо закусив губу, и почти падает, когда Глорфинделл позволяет ему отдохнуть. С каким-то отчаянным упрямством он отжимается и даже пару раз подтягивается на руках. На большее его не хватает. Мальчик буквально сползает по стене, часто и жадно хватая воздух ртом. Он бледен, светлые волосы спутались, слиплись от пота. «На месте Олорина я бы это «чудо» никуда не отпустил», — хмурится эльда, опускаясь рядом с ним на колени. Заметив нависшего над ним учителя, мальчишка сжимается в комок, снаружи только кончики заалевшихся ушей. Ему стыдно за свою слабость. Глорфинделлу и смешно, и досадно.
— Олорин, — зовет по осанвэ последний лорд Гондолина. — Что мне делать с этим ребенком? Слишком тихим и пугливым… Чему я могу его научить, если он не доверяет мне, то пугается, то смущается?
Осанвэ передает улыбку Олорина так ярко, словно он напротив:
— Вспомни как ты учил Эстеля, Лаурэфиндэ.
Эстель был другим — вспоминает Глорфинделл — он был сильнее, крепче… И спокойнее. Он меня не боялся.
Мальчик так и сидит сжавшись, но дышит уже реже и спокойнее. Он легко касается белобрысой макушки, нашептывает исцеляющее заклинание. Ученик затихает и, кажется, совсем перестает дышать. Последний лорд Гондолина почти приказывает:
— Посмотри мне в глаза.
Мальчик вздрагивает и нехотя поднимает лицо. Он часто и бесполезно смаргивает подступающие слезы…
— Ты можешь возвращаться к себе, — устало вздыхает эльда. Кажется малыш вот-вот расплачется, и, щадя его гордость, последний лорд Гондолина позволяет ему сделать это в одиночестве. Получив разрешение, мальчик опрометью выскакивает за дверь. Последний лорд Гондолина озабоченно качает головой, глядя ему вслед: будет трудно научить этого мальчика не бояться и верить. Прежде всего в себя. И он даже рад этим трудностям, отвлекающим от горьких мыслей о собственном бессилии…

Проходит неделя, прежде чем мальчик перестает задыхаться, выполняя упражнения. Он тренируется с завидным упорством и вдвое дольше положенного. Хуже всего ему пока дается полоса препятствий. Наталис падает, встаёт и снова пробует ее пройти. Глорфинделл видит сбитые от частых падений ладони — сколько ещё у мальчика синяков? — и искусанные в кровь губы, видит как мальчишку шатает от усталости, но он не сдается. Ученик больше не шарахается от него, но и прикасаться к себе не позволяет. Он упорно не дает лечить Глорфинделлу свои ушибы. Может, потому что все еще стыдится своей слабости? Сколько бы он его не уговаривал, тот упрямо мотает растрепанной головой — надо подарить ему ленточку, пусть учится подбирать волосы — и не дается. Глорфинделл пожимает плечами и отстает от упрямца, в конце концов, синяки — это не страшно, пройдут сами. Он только подсказывает мальчику, что при ушибах помогает холодная вода. Тот благодарно кивает в ответ. Обычно к вечеру ученик устает так, что на ужин его приходится сопровождать, чтобы не пропустил. В обеденной зале он механически глотает кашу и, пошатываясь, уходит к себе. И Глорфинделл понимает, что ошибался: из мальчика выйдет толк.

Однако фанатичное упрямство в глазах юнца в последнее время все сильнее беспокоит последнего лорда Гондолина. В своем стремлении быстрее постигнуть воинскую науку мальчик слишком усерден… Его рвение может обернуться против него. Глорфинделл намеренно снижает ему нагрузки и уменьшает время занятий. Мальчик упрямится, и приходится напомнить ему, что он — гость, а не один из подчинённых Глорфинделла.
— Если с тобой что-то случится, — ровным голосом говорит ему Глорфинделл, — мой лорд и Олорин не простят мне.
Мальчик сумрачно кивает и продолжает тренироваться с прежним упорством. Кажется он хочет доказать себе и учителю, что не хуже, не слабее других мальчишек… Как объяснить ему, что все люди — разные и нет ничего зазорного в том, что он не похож на своих сверстников? Если мальчик и дальше будет так самозабвенно тренироваться, то вскоре отправится не в путь, о котором говорил Олорин, а в Палаты Исцеления. В лучшем случае. Глорфинделлу однажды уже доводилось тренировать человеческого ребенка, примерно в этом же возрасте — Эстеля.

Нынешний ученик напоминает Эстеля разве что только несвойственной людям тонкокостностью и изящным сложением. Но в приемном сыне Владыки была эльфийская кровь, а о семье мальчика Глорфинделл не знает ничего. Он не спрашивает, понимая, что если мальчишка — один так далеко от дома, то скорее всего у него никого не осталось в этом мире… И так ли важно теперь кем были его родители?

Когда Глорфинделл узнает, зачем и куда он готовит малыша, ярость поднимается горячей волной, затапливая хроа.
— Ты с ума сошел, Олорин?! — шипит последний лорд Гондолина. — Мальчик. Не. Пойдет. Ни. В какой. Поход! Даже взрослые воины могут не выдержать трудностей и опасности пути. Ты хотя бы понимаешь, что ждет этого ребенка?! Вне Имладриса. Сейчас. Я не желаю слушать о причинах, сподвигнувших тебя на это решение. Это мой ученик, и я за него в ответе. Мальчик никуда не идет.
Олорин почему-то не спорит и виновато отводит глаза. В душу Глорфинделла закрадывается нехорошее предчувствие.
— Что случилось, mellon? — нетерпеливо спрашивает эльда. — Что-то с мальчишкой?!
Майя, впервые на его памяти, смущается:
— Лаурэфинде… Понимаешь… Вышло недоразумение — Наталис… Она.
— Она?!
— Девочка, — подтверждает старый друг.
В том, что у Стихий несколько странное чувство юмора Глорфинделл уже успел убедится. Но почему они любят шутить именно над ним?!
— Девочка… — задумчиво повторяет последний лорд Гондолина. — Девочка? — В его голосе почти что паника. — Я учил девочку?! О, Валар… Олорин, почему ты не сказал мне сразу?!
Память услужливо подкидывает ему картины их тренировок — девочка, бледная и шатающаяся от усталости. Не для дев такие нагрузки… Ее ссаженные на полосе препятствий ладони… А ведь она ни разу не плакала и не жаловалась. Хотя синяков — он уверен — у нее достаточно. Ее испуг и смущение. Робость и слабость. Теперь все встает на свои места. Как же он был слеп!
Гнев на самого себя и на Олорина застилает глаза. И этот гнев обрушивается сейчас на майя. Глорфинделл демонстрирует старому другу отличное знание нелетописного квенья. Наконец, выдохшись он замечает, что майя как-то странно косится себе за спину. Его ученик, оказавшийся ученицей тоже здесь. На удивление понятливый ребенок — крепко зажав заалевшие уши, девочка пятится к выходу. Проводив ее взглядом, майя оборачивается к другу:
— Лаурэфиндэлле, я даже предположить не мог, что ты примешь ее за мальчика…
Глорфинделл же, исчерпав полноту и глубину не только нецензурного квенья, но еще и всеобщего устало молчит. Он молчит и думает, а так ли уж старый друг виноват в его слепоте?
— Прости, Олорин, — хмуро извиняется он.
— Не передо мной извиняйся, — качает седой головой майа.
Он уходит, а Глорфинделл задумывается:
Его ученица — дева, маленькая дева. А ведь думал, что тренирует адана… Законы, впитанные с молоком матери гласили о бережном отношении к женщине. Хотя многие нис*** брались за оружие и могли постоять за себя, они все равно оставались женщинами — слабыми, хрупкими и нуждающимися в защите. Ей бы в куклы еще играть, а она учится сражаться. Впрочем, чего удивляться, если у нее никого нет в этом мире… Глорфинделл никогда бы себе не признался, что испытывает к своей ученице, нечто вроде уважения. Сколько в этом маленьком существе оказалось стойкости и мужества, а ведь она дева… Дева и совсем еще дитя.
Хотя дети ныне рано взрослеют. Война беспощадна, и им приходится брать в руки меч, чтобы защититься, чтобы отомстить. Дети, растущие на войне, не по-детски жесткие и серьезные. Война лишила их детства… И похоже Наталис из них. За кого она мстит? Зачем ей в поход? Отпустить придется. Она даже не будет спрашивать, уйдет сама — упрямая, как гном. Значит Глорфинделл научит ее выживать, сражаться, защищаться. Чтобы она не нашла свою гибель в пути. Конечно, рядом будут воины, но они могут не успеть… Ему ли не знать об этом. Он научит ее, и да хранят Валар это глупое дитя.

На первый взгляд ничего не изменилось: Наталис снова стоит напротив, глазищи в пол, тонкие пальцы растерянно теребят пуговицу. За всю свою долгую жизнь, обе жизни Глорфинделл так и не обзавелся семьей. А сейчас он смотрит на ученицу и думает, что если б Наталис была его дочкой, запер бы дома, уберег бы… Она замечает его взгляд и улыбается робко, неуверенно.
— Я сожалею, — говорит он. Аданет сжимается, словно ждет удара. — Что был слишком жесток с тобой… — продолжает Глорфинделл.
Наталис поднимает на него полные слез глаза:
— Так Вы не сердитесь, учитель?
— На что? — недоумевает Глорфинделл.
— Что я не мальчик… — аданет всхлипывает.
Он закусывает губу и торопливо отворачивается, пряча улыбку. В следующее мгновение Глорфинделл растерянно стоит, не зная куда девать руки, а дева самозабвенно рыдает, вцепившись в него, как в спасательный круг.
— Олорин! — он почти кричит по осанвэ — Как утешать плачущих аданет?
— Довел ребенка… — укоризненно отзывается майа. — Никак. Жди, когда выплачется.
И Глорфинделл терпеливо ждет, пока его котта намокнет, а глаза аданет высохнут. Он неловко гладит спутанные вихры своей ученицы: Tamuril pitya, tamuril…*

Он учит ее, как прежде — жестко и требовательно. Жалость к ней заставляет последнего лорда Гондолина быть строгим. Аданет должна научиться защищать себя, раз он не может защитить ее. Но тем не менее он не забывает подмечать и отмечать ее успехи. От короткой, сухой похвалы девочка расцветает, так как иные не радуются дорогим подаркам. Это поможет ей быстрее поверить в себя. Глорфинелл впервые видит ее улыбку, широкую, радостно-ликующую. Он и не знал, что девочка умеет так улыбаться. Всегда робкая и не по-детски серьезная аданет прятала в глазах печаль. Сейчас же словно солнышко из-за туч выглянуло… Он узнал от Олорина, что первое время девочка сильно скучала по дому и родным. Нет, они живы, просто аданет потерялась. К счастью, его догадки о том, что Наталис — дитя войны не подтвердились. Сейчас она тоже скучает, но все реже в ее глазах тоска и все ярче в них разгорается надежда. Последний лорд Гондолина понимает ее как никто другой. Он тоже тоскует по своему дому, дому, которого у него больше нет. Девочка замечает его грусть и понимающе молчит. Она на редкость не любопытна для аданет. А еще от нее веет искренним сочувствием, притом, что она сама нуждается сейчас в поддержке и понимании.

Со временем ученица перестает его бояться и улыбается все чаще. Вся нараспашку и от этой ее беспечности Глорфинделлу тревожно. Рядом с этим ребенком тревога становится неотъемлемой частью его жизни. Рядом с ней о чувствует себя живым, наверное впервые с того дня, как пал Гондолин. Тоску по мертвым постепенно, потихоньку вытесняют другие чувства. Эти чувства пробиваются в нем первыми весенними цветами и затапливают с головой. И первым из них было чувство тревоги. Еще когда Глорфинделл считал свою ученицу мальчиком, он беспокоился за нее — такую слабую и неумелую. И чем больше он ее узнавал, тем сильнее было беспокойство. Эта девчонка словно притягивала к себе неприятности, ухитряясь в безопасном Имладрисе находить приключения на свою голову. Тревога сменялась гордостью за ее успехи. Заслуженной гордостью учителя. Гордость мешалась с теплом. Беззаботность ее улыбки больше не тревожит его, напротив эта детская безмятежность успокаивает и дарит надежду. Надежду, на то что этот мир будет жить и будет весна… Детская улыбка — маленький лучик света в наступающей Тьме.

Маленькая аданет не позволяет себе помогать — гордая. И он оступается, презрев впитанное с молоком матери: Девы слабы и нуждаются в помощи. Глорфинделл позволяет своей ученице быть сильной и самостоятельно преодолевать препятствия, как ему ни хочется помочь. Так надо. Надо для нее. В походе ей скорее всего придется надеяться только на свои силы. Он старается свыкнуться с мыслью, что ее придется отпустить. Навсегда. Пожалуй не стоило так привязываться к человеческому ребенку…

Девочка быстро учится, и ему становится спокойно от осознания, что теперь она сумеет хотя бы убежать от врага. Убежать и спрятаться. В этом ученица обнаружила явный талант. Она очень хорошо прячется на местности и пользуется этим, прячась от него. Где-то только он не находил ее за последние три недели: в конюшне — в деннике еще необъезженного дикого красавца Белой молнии. Аданет, что-то напевая, заплетала грозе местных конюхов гриву в косички, а тот дремал, положив голову ей на колени. У водопадов Глорфинделл находил ее дважды. Первый раз — вечером в сумерках. Вынырнув из темноты девочка столкнулась с ним, дернулась испуганно, извинилась и, шмыгнув носом, сообщила, что закаляется. Он неожиданно для самого себя прыснул смехом — это было забавно. Отсмеявшись, Глорфинделл снял с себя плащ и укутал ее — замерзнет ведь, глупая. Он проводил деву до замка. Буквально на следующий день она вернулась за красками и упала в воду. Спасибо Линдиру — успел выловить, а потом лечил ее. И снова картина — чихающий сверток, снаружи одни только глаза — большие и несчастные, у огня и ворчащий Линдир, вышла презабавной. Давно ему так не смеялось. Линдо пел, и Глорфинделлу впервые за долгое время становилось спокойно и светло на душе…
Третий раз аданет сидела верхом на перилах моста, болтала ногами и смеялась радостно, беззаботно. Вот же глупое дитя. Валар, какое же она еще все-таки дитя… Глорфинделл, в два шага оказывается рядом и сгребает ее в охапку. Купание в ноябрьски-холодной Бруинен на сегодня отменяется.
Ученица покорно повисает у него на плече, всем своим видом признавая вину.
— Pitya**, — начинает он — Ты напугала меня. Зачем ты залезла туда? Это ведь опасно…
Глорфинделл ставит ее на землю и просит полусерьезно-полушутя:
— Пожалуйста, больше не пытайся свалиться в реку. Хотя бы до лета.
А летом ее здесь уже не будет… — вдруг вспоминает он.
— Учитель, — волнуясь, аданет сжимает ладошки перед грудью. — Честное слово, я больше не буду. Только не расстраивайтесь так…
— Ох, Pitya, — качает головой он. — Ладно…
Глорфинделл улыбается, и девочка успокоенная убегает. И не видит печали в его глазах, когда он смотрит ей вслед.
Потом эльда находит ее в саду на дереве. На вопрос, что она там делает, девочка отвечает: Шалаш. Слезая, она зацепляется рукавом и теряет равновесие. Глорфинделл едва успевает ее поймать. Уже не в первый раз. Зато девочка вроде начинает доверять ему. Она верит — он чувствует это — что наставник не даст ей упасть. И он не может сердиться, глядя на ее извиняющуюся улыбку. Если подумать, то все дети столь непоседливы, неосторожны и беззаботны. Потом он вспоминает, что в общем-то тоже не был образцом послушания и благоразумия в ее годы. Глорфинделл вздыхает и мысленно просит прощения у amil* и atar*. Как он теперь их понимает… Он осторожно опускает аданет на землю и думает, как будет объяснять окружающим «красивый» синяк под левым глазом — ученица случайно заехала локтем. Не ребенок, а наказание Валар! И за что ему это?!

Пора уже дать ученице оружие, но он медлит. В его сознании оружие и Наталис совмещаются плохо. При мысли о том, как этот ребенок может покалечиться, взяв в руки меч или кинжалы холодеет в груди. Вторая мысль и вовсе добивает: Лук в руках Наталис тоже может стать опасен для окружающих… Что ж делать-то?!
— Для начала, — говорит ему Линдир. — Определи ее оружие.
— Как? — хмуро интересуется Глорфинделл.
Менестрель успокаивающе выставляет перед собой ладони:
— Лаурэфиндэлле, не горячись… Учебным деревянным мечом еще никто не сумел покалечиться.
— Наталис сумеет, — с глубокой убежденностью в голосе отвечает последний лорд Гондолина.
Линдо смотрит сочувствующе и даже слегка треплет по плечу:
— Лаурэфиндэ, хочешь я тебе помогу? Потренирую ее сам?
— Но ты же лучник, — косится на него Глорфинделл.
— Вот и поучу ее обращаться с луком, — бодро отвечает менестрель.
— Я надеюсь, что вы оба останетесь живы, после этой тренировки…
— Не беспокойся, mellon.

Деревянный меч в руках Наталис дрожит. Она держит его обеими руками и пытается принять нужную стойку. Да, в реальном бою девочка не выстоит и минуты…
— Нападай, — командует он.
Аданет жмурится и бьет наугад, мимо. Плохо, очень плохо.
— У тебя есть враги? — спрашивает Глорфинделл.
Хотя какие у малышки могут быть враги? Даже представить невозможно… Словно подтверждая его слова, девочка отрицательно мотает головой. Еще хуже. Как же ее разозлить?
— Представь себе, что я твой враг. Ты ненавидишь меня. Нападай.
Аданет, молча опускает меч и мотает головой: Нет.
— Пойми, девочка, в бою нельзя без злости, — убеждает он. — Тебе придется убивать.
Наталис резко бледнеет и зажмуривается, видимо вообразив это. Ее просто необходимо разозлить. Он ловит взгляд ученицы и презрительно кривит губы:
— Ты… так ничтожно слаба, любой человеческий ребенок может больше, чем ты. Я зря трачу свое время, пытаясь хоть чему-то тебя научить. Зачем Братству в походе такая обуза? Ты не стоишь наших забот…
Ученица цепенеет, не веря своим ушам.
— Ты ничем не можешь мне ответить? Да что ты можешь?
Эти слова становятся последней каплей, и девочка срывается с места. Глорфинделл легко уворачивается от ее неумелых атак. Как он и планировал, девочка разозлилась, только одной ярости даже для того чтобы достать его не достаточно. Нет, меч пожалуй, слишком тяжел для нее — подмечает военноначальник Имладриса — ей бы больше подошли парные кинжалы или лук. Девочка замахивается в очередной раз, спотыкается и падает. Эльда ждет, когда она поднимется, минуту — другую. Но девочка лежит до странности неподвижно. «Это просто обморок. С девами случается, — успокаивает он себя, подхватывая ее на руки. — Обморок. Только бы обошлось…» Путь до Палат исцеления никогда еще не казался ему таким долгим.
Редактировать часть

Примечания:
Amil - мать, мама.
Atar - отец.
Pitya- Маленькая, малышка
Mellon - друг.

Я просыпаюсь медленно, с трудом. Вдыхаю и захожусь кашлем. Горячий воздух ощущается на губах гарью, и сквозь дым не видно неба. Где я?! Что происходит?! Я, пошатываясь, встаю и оглядываюсь: вокруг горы. Снова. Неподалеку высится Город, но он объят пламенем, и там, в дыму, мелькают чьи-то тени, слышится лязг орудия, чужая грубая речь и уже знакомый мне квенья. Эльфы! Они сражаются с кем-то… Мне вдруг отчетливо вспоминаются слухи о наводнившем Средиземье Зле. Неужели… Неужели началась та война, которую боялись и которую ждали? Инстинкт самосохранения кричит мне: «Беги!» И я бегу. Бегу к Городу. Навстречу своей Смерти. Там гибнут мои знакомые, мои друзья. Как же… Как же так?! Перед глазами встают их лица, такими, какими я видела их еще вчера, и мне не хочется верить… Даже думать не хочется о том, что их уже нет. Внезапный порыв ветра почти сбивает с ног. Я падаю на колени, на траву. Больше нет смысла бежать. Передо мной дымится пепелище… Неподалеку я замечаю знакомый лазурный плащ. Не может быть! «Нет, — убеждаю я себя. — Глорфиндел же такой сильный воин. Он не мог…» Я подползаю ближе: мой учитель лежит навзничь, неловко подвернув руку, и его золотые волосы треплет ветер.

— Учитель!!! — Я кричу и просыпаюсь. Надо мной с тревогой склонился незнакомый эльда.

— Где я? — хриплю, еще не придя в себя от недавнего кошмара.

— В палатах исцеления, — успокаивает он, касаясь прохладной ладонью моего лба.

— А что… — облизываю пересохшие губы, — что я здесь делаю?

Он не успевает ответить. За его плечом вырастает Глорфинделл, смотрит укоризненно, качает головой:

— Питья, прошу, не… не делай больше так.

Я не понимаю о чем он, но на всякий случай киваю:

— Хорошо, учитель.

Целитель отходит, и я спрашиваю у Глорфинделла:

— Что со мной?

Он осторожно присаживается на краешек кровати, устало сутулится и снова качает головой:

— Ох, питья… Это моя вина. Я забыл, как вы — человеческие дети — хрупки. Особенно девы… Ты не щадила себя, а я не уследил…

Впервые я вижу его таким растерянно-беспомощным и виноватым. При попытке пошевелиться мышцы отзываются болью, в голове слегка шумит и во всем теле отвратительная слабость. Под самым носом что-то белеет, скашиваю глаза на забинтованное плечо.

Учитель подтверждает мои худшие опасения:

— Перелом.

Когда он продолжает, голос его звучит глухо:

— Увы, срастить тебе кости, как мы сращиваем их своим соплеменникам не получилось… Линдо только и смог убрать отек да оттянуть боль.

Значит Линдир был здесь.

— Передайте ему мою благодарность, учитель, — сиплю.

В горле першит, и я сглатываю. Краем глаза замечаю стоящий рядом с кроватью кувшин и тянусь к нему — во рту сухо, как в пустыне. Приподнимаюсь, неловко поворачиваюсь, и в глазах темнеет от пронзившей правую руку боли. Кажется, я ору. Громко.

Сквозь боль пробивается голос:

— Тише, Наталис, тише…

Поверх бинтов ложатся чужие пальцы, вызывая новую вспышку боли.

Голос Линдира уговаривает:

— Потерпи чуть-чуть. Сейчас станет легче.

Боль затихает, отступает, и я, наконец, могу дышать. Смаргиваю выступившие слезы. Во рту солоно — кажется, я сильно прикусила губу. Линдир склонился надо мной, в глазах неприкрытая тревога.

— Спасибо… — выдыхаю почти беззвучно.

Вместо голоса слабое шипение — сип. Но Линдир слышит, улыбается. И в улыбке его мимолетно проскальзывает печаль:

— Я рад, что ты, наконец, очнулась. Вовремя же я заглянул…

— Наконец? — мне становится немного не по себе. — Сколько же я провалялась без сознания?

— Сутки, — отвечает Линдир на мой молчаливый вопрос. — Лаурэфиндэ прибежал ко мне сам не свой. Сколько его знаю ни разу не видел таким… испуганным. В общем, испуганным. Прости, что не смог помочь…

И этот туда же! Чувствую себя крайне неловко. Ну да, больно, ну да, неприятно. Но с чего эти двое смотрят так виновато, будто лично мне руку ломали?!

Хмуро кошусь на него и артикулирую одними губами:

— Попить… дайте…

Он косится на мою руку, наливает из кувшина в чашку и подносит ее к моим губам:

— Выпей. Это — лекарство.

Я послушно глотаю горьковато-прохладную жидкость. Боль окончательно уходит, и накатывает усталость. Тяжелые веки смыкаются. Линдир помогает мне лечь, не задев больную руку. На грани сна и яви замечаю, что учителя нет рядом.

— Куда… — язык меня не слушается, однако я упорно выговариваю, — он ушел?

— Он скоро вернется, — менестрель смотрит на меня с непонятной, щемящей жалостью, — он вернется.
— А пока спи. Тебе нужно поспать. Питья, — в голосе его явственно слышится мягкая усмешка, — спи. Я посторожу твои сны.

Он легко, едва касаясь, гладит меня по голове и начинает петь. Даже не зная слов, я понимаю, что это колыбельная и соскальзываю в сон. Смутную тревогу на краешке сознания я списываю на усталость и не обращаю на нее внимания.

В этот раз мне не снится кошмаров.

Кошмар начинается, когда я просыпаюсь. С того, что я, толком не проснувшись, подскакиваю, извиняюсь, что проспала тренировку и обещаю быть готовой через пять минут. А в ответ получаю еще один сочувствующий и виноватый взгляд учителя. И до меня резко доходит, что тренировок больше не будет. Ближайшие месяца два. Учитель негромко роняет:

— Братство уходит завтра с рассветом.

Он не договаривает, но и так ясно: я остаюсь. Никто не собирается меня ждать. Они и не должны… Но как же… Как я теперь… Вот и все… Мне теперь не вернуться домой. Никогда…

И я, наконец, понимаю, к чему все эти виноватые и сочувствующие взгляды.

Это понимание разом вышибает из меня воздух. В голове бьется, обрывками: «Неужели? Как же так?! Не хочу!!! Не верю!!!»

Кажется, у меня начинается паническая атака. Я силюсь вдохнуть, судорожно царапаю ногтями покрывало. Мотаю головой и жмурюсь до вспышек в глазах:

— Нет! Это неправда! Не может быть правдой! Я не хочу!

Но крик застревает в горле, и я едва слышно сиплю, цепляясь за тунику учителя:

— Пожалуйста, нет… Скажите, что это не так.

Он обнимает крепко и бережно, стараясь не задеть сломанную руку. Успокаивающе гладит по спине:

— Все будет хорошо, питья. Ты обязательно вернешься домой. Я обещаю.

И меня отпускает. От накатившего облегчения что-то меленько дрожит внутри. Я дышу часто, жадно, со всхлипами, утыкаюсь лбом в разноцветную вышивку у ворота. И тогда у меня, наконец, получается заплакать. Я плачу, и вместе со слезами выходят все мои страхи и тревоги. Все растворяется в исходящем от учителя тепле. Его спокойная уверенность накрывает меня ватным одеялом, гася последние вспышки истерики.

В Палатах Исцеления я задерживаюсь ещё на пару дней. После чего меня выпускают, строго наказав не перенапрягаться — из-за слишком жёстких тренировок к синякам, ссадинам, трещинам в паре ребер, сломанному плечу и лёгкому сотрясению добавилось ещё и переутомление. Мне бы радоваться предстоящему долгому отдыху, а я жалею, что так и не научусь стрелять из лука.

Также мне порекомендовали побольше времени проводить на свежем воздухе и никаких отрицательных эмоций. В целом, поменьше эмоций.

— Чтобы восстановиться, тебе нужен покой, — сказал целитель.

И выразил надежду, что если я буду соблюдать его рекомендации, то ещё не скоро здесь появлюсь.

Однако он ошибался. Мы снова увиделись, через три дня. Но совсем по другой причине. Причине до оскомины банальной и неприятной. Хмурым осенним утром я проснулась от резкой боли в животе. Целитель почти испугался, когда я появилась на пороге Палат Исцеления. Быстро и нервно окинул меня взглядом с ног до головы и, не заметив видимых повреждений, вздохнул с облегчением. А когда я, краснея и заикаясь, поведала ему о своей деликатной проблеме и вовсе успокоился, ощутимо расслабился. Он выдал мне какое-то снадобье, велев пить два раза в день и отпустил с миром.

Я, все еще отчаянно полыхая ушами и щеками, отправилась на поиски Уны. Мне больше не к кому было обратиться за помощью с необходимыми предметами гигиены. Надеюсь, тут имеются хоть какие-нибудь их аналоги… Не скажу насчёт местной эльфийской физиологии, но у Уны, как у человеческой женщины, должны быть точно.

Мне повезло. Уна поняла меня без лишних слов и выдала все необходимое.

Снадобье, выданное лекарем, помогало, и я почти не чувствовала боли. Вот только на мое настроение оно не подействовало. И около недели мне пришлось провести в своей комнате, чтобы не пугать никого резкими переходами от слез к гневу, от гнева вдруг к радости, а также повышенной раздражительностью.

Я выползаю только на завтрак и на ужин. Впрочем, иногда тошнота лишает меня и этого.

Я отчаянно скучаю, не имея возможности не только тренироваться, но и рисовать. И до библиотеки пока дойти не могу.

Но что намного хуже, я отвратительно беспомощна. С лубком на правой руке я не могу даже самостоятельно одеться. К счастью, Уна помогает мне. Это ужасно неловко, неудобно, и я даже перестаю ходить в столовую. Не хочу, чтобы на меня смотрели и жалели. Уна приносит завтрак, обед и ужин мне в комнату. И я учусь есть одной рукой. Гордость не позволяет мне просить ее о помощи еще и с этим. Она и так из-за перелома возится со мной, как с маленьким ребенком.

С Линдиром и Глорфинделлом я не виделась уже несколько дней. Гэндальф давно уже куда-то пропал. Мне абсолютно не с кем поговорить, и я чувствую себя одинокой, брошенной и никому не нужной. Ох, поскорее бы эти дни прошли.

На третий день моего вынужденного затворничества меня навестил учитель. Ему повезло — у меня сегодня хорошее настроение. Он принес мне яблоки. С десяток спелых медово-желтых яблок. Усмехнулся, глядя, как я их уничтожаю, по уши перемазавшись в сладком соке.

— Ешь, питья, тебе сейчас нужны витамины.

— У-учитель, откуда Вы… — судя по ощущениям, я уже дымлюсь.

— Я — взрослый эльда. И у меня было пять сестер, — немного ворчливо перебивает меня Глорфинделл.

Он остаётся со мной до ужина и рассказывает о своем детстве и юности. Он умеет рассказывать. Я заслушиваюсь и забываю обо всем, ахаю в нужных местах, удивляюсь, хмурюсь, улыбаюсь, хохочу в голос. Вечером он уходит, обещая на днях заглянуть ещё. И я почему-то больше не чувствую себя такой одинокой.

Заглянувшему через пару дней Линдиру уже не так повезло. Я долго и многословно жалуюсь ему на несправедливую жизнь. Менестрель проявляет завидное терпение и выдержку, не сбежав от меня и даже пытаясь утешить. И ему удалось, если не утешить, то хотя бы отвлечь. Линдир знает много легенд и сказаний. Красивых и печальных. Линдир говорит, как поет. Плавно, неспешно течет его речь. Рунным кружевом ложатся на сердце слова, сплетаясь, переплетаясь с образами. И слышится мне вой ветра, ржание коней, лай псов, чьи-то голоса. Звонкий плач свирели. Зов охотничьего рога. А потом все утихает. Льется на израненную землю солнечный свет. Дышит утро покоем и безмятежностью.

— Дни долгого мира, — слышу я, засыпая, и улыбаюсь.

Мир — это хорошо.

А через два дня выпадает первый снег. С утра в комнате светло-светло. Я выглядываю в окно и от неожиданности зажмуриваюсь. Мир снаружи ослепительно бел. Я распахиваю створки и глубоко вдыхаю морозный воздух — вкусно. «Эх, сейчас бы в снежки поиграть…» — с тоской кошусь на заснеженный внутренний двор. Снег искрится, так заманчиво, что я не выдерживаю. Кое-как накидываю рубашку, поверх домашнего платья. Помогая себе одной рукой и зубами. Застегнуть уже не хватает сил. Но Уну я не зову. Если она узнает о задуманном, то не выпустит меня дальше порога комнаты. Бесшумно выскальзываю за дверь. Петляя бесконечными коридорами, стараюсь держаться тени. Только б не попасться. Я на воздух хочу, на волю.

Наконец, я выбираюсь в замковый двор. Осторожно спускаюсь с крыльца, но оскальзываясь и падаю вперед. На учителя. Снова. Он невозмутимо подхватывает меня на руки. Замечает мой не совсем обычный внешний вид. Озабоченно хмурится:

— Переоденься, питья. Похолодало.

Я вздыхаю:

— Простите, у меня нет теплой одежды.

Глорфинделл несколько секунд озадаченно смотрит на меня. Потом приходит к какому-то решению и тащит меня в сторону швейных мастерских. Так и не спуская с рук, на всякий случай. И ему, кажется, совсем не тяжело нести меня. Однако по дороге я узнаю, что я наказание Валар. Мне достается и за неусидчивость, и за постоянные попытки — иногда даже успешные — покалечиться, и за ледяные руки и непокрытую голову.

Я не нахожусь, что ответить, только обещаю, что больше так не буду. Учитель поджимает побелевшие губы и хмуро кивает. Кажется, я его снова испугала.

Ничего готового моего размера не находится. Я с тоской вспоминаю родные супермаркеты, где можно было найти всё. Здесь же одежда шьется вручную и на заказ. Учитель коротко озвучивает мастерицам, что мне нужно сшить, не забыв об обуви и перчатках. Мастерицы кивают, споро снимая с меня мерки. Обещают, что на днях все будет готово.

За дверями мастерской учитель обращается ко мне:

— Питья, послушай, я обещал тебе, что ты попадешь домой. И ты попадешь. Мы отправимся весной. Зиму придется переждать здесь.

Недоверчиво поднимаю на него глаза:

— Мы?

— Мы с Линдо проводим тебя до Лориэна… — уточняет учитель. — Питья? Ох…

Я взвизгиваю, крепко обнимая его здоровой рукой:

— Спасибо-спасибо-спасибо!

Учитель чуть морщится, трясет головой и улыбается.