*Бу!*, спасибо за выкладку! В юности очень любила скандинавские сказания, поэтому с удовольствием прочитаю, но с экрана не могу, тем более текст не короткий, надо скопировать в ридер и читать на выходных, чем и займусь.

Когда отзывается журчащий голос Солнечного, Видара отпускает. Нет, даже не так.
Видар стоит, боясь пошевелиться, каждой клеточкой впитывая непривычное тепло. Когда рука Солнечного касается его руки, закрывает глаза. Эх, Солнечный. Как же будет без тебя тут, на севере. Плохо будет.
Тепло уходит. Солнечный отходит на шаг назад, и Видар смущенно улыбается.
– Все хорошо, я сам. Мне привычнее с этим возиться, – бормочет он, выкладывая правильной горкой дрова.
И вот теперь правда – отпускает, когда он зажигает факелы на стене, и свечи, и камин и, обернувшись, видит, что с Солнечным все в порядке, что никто его не трогал, и в широко распахнутых темных глазах отражается спокойное пламя свечи. Все в порядке.
– Мы лося свалили, сейчас поставлю ужин, – бормочет он, копошась около походной торбы. Лопатка нанизана на вертел, и камин запросто превращается в очаг. И да там, ну в общем, – он неуверенно протягивает мешочек, который ему раздобыли у заезжего купца и привезли к дозору. Темные непонятные зерна, о которых говорил Солнечный и которые нужны ему утром. – Вроде то, что ты просил?
Пальцы ног пекут. Не все, и это настораживает. Потом, когда Солнечный заснет, надо будет посмотреть, может, придется что отнять.
Кофе. Самый настоящий кофе. Не веря глазам, Мангуст разглядывает драгоценные зерна и, не выдержав, зарывается в них носом. Пахнет-то как…
– Как ты их нашел, это же… – сияя от восторга, он осторожно сжимает руку Видара. Слегка.
Словно невидимая рука за шкирку оттаскивает, не дает обнять. Потому что… Неважно, в общем. Зато кофе есть.
– У тебя случайно нет такого медного ковшика и мельницы ручной? Я смелю зерна и сварю тебе кофе. Вдруг понравится. Но сначала погрейся. Наверняка ноги окоченели и руки… А кофе вкуснее всего утром пить.
Мангуст садится рядом у огня и смотрит, как языки пламени облизывают поленья.
– Твоим братьям повезло, что ты у них есть. У меня много братьев… было. Но никто из них не рванул бы на другой конец света за кофе. Если ты столько делаешь для чужака, то я представляю, на что ты способен ради своих. Север устоит, пока ты есть, и все правильно, что именно ты будущий верховный. Иначе и быть не могло.

– Ну, с этим просто. Взять можно ковшик для разогрева вина, а мельничку – с кухни. Я не хочу сейчас туда соваться (не ври, ты просто не доползешь, эта боль тебя скоро доконает, и ты тряпка, потому что не можешь нормально ходить, а торчишь у огня как приклеенный). Утром сварим, – улыбается он, нежась в тепле. – Ты знаешь, я боялся, – сбалтывает язык раньше, чем подумала голова. Верховный? Да-да, как же… болтливое нечто, которое валит на Солнечного свои проблемы, а точнее, трусость. Замявшись, он отворачивается к огню. Солнечный говорит о братьях, и легкость смывает волной северного моря, Видар старательно клеит улыбку, и выходит это с трудом. – Я не думаю, Солнечный, что твои братья не скучают по тебе. Это же невозможно.… Мало того, – с уверенностью фыркает Видар. – Прямо скажу, сегодня мы встретили уходящий южный дозор, им наказано, что через пять дней приходят послы южан, шестеро, и даже женщина (вот странно, что в такую глушь пошла). Вздохнув, Видар ссутуливается, роняя руки между коленей. Вот так, и все закончится. Ладно. Он ценит этот подарок, очень ценит. Мало кому из северян дарован шанс пожить рядом с солнцем.

Значит, осталось всего пять дней. Пять дней перед тем, как… Мангуст запускает пятерню в волосы и инстинктивно придвигается ближе к Видару. Потому что Видар защищает, но стоит ли благодарить его так, вываливать свое больное…
– Я тоже боялся и боюсь, – признается он после небольшой паузы – Тебя не было долго, а север суров. Это нормально – бояться за своих. Если страха нет – значит, ты уже неживой. И насчет моих братьев… Видар, у них уже есть Солнечный, мне мало осталось. И… я не хочу уходить. На самом деле не хочу. Если повезет, я вернусь, если нет, есть еще пять дней. Ты так и не сказал, как ты. Знаешь, я могу лечить, того, что есть, должно хватить. Давай помогу, ни к чему терпеть боль, если есть способ ее снять. Если ты позволишь помочь.

Видар с трудом представляет себе, как ему должно повезти, чтобы Солнечный остался. И насколько невезучими должны оказаться его братья – все разом. Потому сама мысль ему кажется просто абсурдной. – Ну что ты говоришь? Солнечный – тут, ты есть, от тебя свет и тепло, а они – померзли, наверное, вот и гонятся сюда… – Видар тоскливо вздыхает, понимая, что уж точно в ближайшее время семейка индийцев заберет то, что принадлежит ей по праву… Не думать. Отключиться, думать об ужине и о мясе… И благодарить судьбу за то, что дано. Тоскливо вздохнув, он проверяет готовность мяса, отрезая ломти на блюдо, ставит на стол.
– Я в порядке, Солнечный. Правда… – мысль о том, что он может загрести силу солнца лишь для того, чтобы убрать ничтожное повреждение, кажется ему кощунственной. Солнце для всех, ну как же его?... Нееет! – Садись, Солнечный… Вместе и есть веселее.

– Видар, в моем настоящем нет семьи. Есть только прошлое. Но жить воспоминаниями глупо. Ладно, как бы то ни было, все решится с приходом послов. Кто знает, может быть, ты и прав, и они тоже увидят тепло…
Сказанное самому Мангусту кажется бредом, но Видар так верит, что этой верой невозможно не заразиться. Кто знает, что его ждет…
– Я не хочу уходить, – повторяет он. – Боюсь, это не от меня зависит, но я попробую не уйти.
Огонь пляшет в камине. Рядом Видар, который… сложно сказать, кем для него стал северянин. Может быть… другом?
– Друзья помогают друг другу, в этом нет ничего странного. Ты мой друг, и я хочу тебе помочь, не как Солнечный, а как южанин, которому ты помог и который хочет тебя отблагодарить. Но как хочешь… Давай и правда поедим.
Слово «друг» обжигает, и Видар едва не жмурится, давясь улыбкой. Он жует ломоть мяса, и уже не так страшно, даже если придут послы – потому что… Солнечный сказал, что он сам бы хотел остаться. Видар понимает – там, в теплом краю, его ждет семья, сын… видимо – жена, а тут… Но он же сказал… Счастливо вздохнув, Видар выдавливает из себя то, что следовало сказать и что так тяжело было понять и принять.
– Спасибо, что ты сказал это… – Видар знает, чего это стоило Солнечному и ценит. Точнее – теряется и не знает, как отплатить, разве что… – Когда… послы прибудут, не стоит тебе в нашем тряпье перед ними. Когда-то Хеду дарили индийский костюм, он так и лежит нетронутый… Я принесу его тебе?

– Принеси, если не сложно, – Мангуст наливает в кружку ароматный чай и набрасывает на плечи теплую шкуру. Все-таки северянин очень странный. Необычный. Так остро реагирует на совершенно простые вещи, что… дух захватывает. И хочется сделать еще что-то, чтобы северянин улыбался.
– Если смогу, я останусь… – обещает он. Потому что это действительно будет хороший выход.
При любом раскладе становиться шлюхой у северян не так больно, как у своих.
Он понимает, что не сможет долго прятаться в покоях Видара.
Но Видар хорошо к нему относится.
Может быть, он поможет ему уйти раньше, чем Мангуст снова попадет к Локи.

Видар засыпает, завернувшись в шкуры и едва не давясь улыбкой. Он понимает, что нечестно требовать от Солнечного остаться лишь за то, что он дал ему приют на несколько дней, пока не прибудут послы, но… Как отказаться? Если так тепло…
Засыпает, даже не думая об угрозе шута. А утром ему сообщают о том, что по настоянию сиятельного Локи состоится суд по законам севера. Ничего не сказав Солнечному, он с улыбкой тащит найденную на кухне мельничку для семян льна и даже героически пробует странный напиток с приятным запахом и резким горьким вкусом. Тело подрагивает, потому что… он-то знает, что если выиграет Локи… Он не станет ждать и просить – убьет и себя, и Солнечного… Потому что Локи не видит света и никогда не выпустит из своих когтей южанина, который дарит тепло.
Вздрагивая, он идет по коридору, стараясь не смотреть по сторонам. Во главе стола сидит не Один – Сурт. Даже так… Отец, уязвленный выбрыком мелкого, отказался присутствовать на суде? Или хочет оставаться незаинтересованным?
Локи отвратителен. Видар готов смотреть куда угодно – на стены, потолок, судей… Только не на него. И заявление его – абсурдное, лишенное здравого смысла и построенное скорее на эмоциях и приторном восхвалении справедливости судей. Видар сух. Аргументов у него немного. Он – сын вождя, он имеет право принимать в своих покоях гостей и послов. Добыча? Какая такая добыча? Локи был в бою? Нет? Он заманил чужое Солнечное божество обманом? Тоже нет? Ах, досада.
Сурт качает головой. Хорош… Будет толк. Но в назидание наказать надо. Верховный должен уметь платить за свой выбор.
– Локи, какова была бы твоя цена за право уступки южанина?
– Да чтоб я его тысячу дней не видел и не слышал, Видара вашего, – фыркает Локи, не понимая, отчего на лице Сурта цветет злая улыбка.
– Так тому и быть. Сын Одина начнет исполнять приговор днем позже прибытия послов – во избежание выхода внутренних конфликтов за пределы страны.
Видар, сухо кивнув, выходит, даже не глянув в сторону шутника. Вот так… Никто не имел права заговорить с сыном Одина первым – значит, три года он будет для всех мертвым… И в покоях находиться не сможет. Видимо, заселят в охотничью хижину. Он улыбается, не скрывая злой радости. Он готов был отдать куда больше за жизнь Солнечного – разве тысяча дней молчания тому цена?
Зайдя к брату, он просит индийский костюм и уже с ним возвращается в свои покои. Скажет – долго искал…

Видар появляется с кофе и с костюмом. Округлив глаза, Мангуст рассматривает все это и как маньяк долго-долго нюхает напиток.
– Спасибо, – тихо говорит он. – Не знаю, какими словами тебя благодарить. Это… здорово. Жаль, что мы раньше не пересеклись. Я бы хотел показать тебе свою родину. Там мало снега и много солнца. И море синее, а не серое. И много ярких красок. Жаль, что я ни разу не встречал тебя, когда приезжал сюда послом. Хочешь со мной кофе выпить? Туда можно добавлять сливки или мед или просто так. А можно еще разные приправы, которые есть в Индии. Давай с лепешкой? Хочешь, я расскажу тебе о юге, а ты мне о севере. Я много бывал здесь, но так и не узнал всего, как вы отдыхаете, когда не надо торчать на пирах или охранять границы… Индийцы много поют и танцуют и любят украшать тела золотом, а вы поете? Расскажешь?
…Беседа у камина – хороший способ забыть ненадолго о том, что его ожидает. Видар задержался, но говорить о проблемах не хочет. Значит, Мангуст не станет спрашивать и настаивать. Вдруг Видар тоже хочет забыться беседой у камина?
Видар смущенно садится ближе к огню. Он умеет слушать – но не говорить, плохой из него рассказчик, даже с послами не пускают за один стол… Но чудные эти южане – украшать себя золотом, если в бою надежнее простое железо кольчуги… А танцевать… Ну он два раза видел у заезжих скоморохов – не понравилось, а петь… Пели пьяными боевые застольные песни, теряя и смысл, и ритм – так, поорать погромче, и как о таком рассказать? Потому и стыдно такое говорить. Он может рассказать о том, как воспитывали из детей будущих воинов – отправляя с десяти зим в дозор, как отучали младенцев плакать, оставляя на ночь одних в нетопленой комнате, как… Много чего. Но это не самая приятная беседа выйдет.
– Расскажи… – соглашается он, поеживаясь. Расскажи о юге, потому что я уверен – сам знаю больше лжи, чем истины.
Он слушает больше не рассказ – журчащую речь южанина, мысленно прикидывая, как бы помягче рассказать о том, почему он будет долгое время молчать, ведь… Если Солнечный уедет… ну, он сможет посылать иногда весточку с купцами… Чтобы не оборвалось то, что робко начинает срастаться. В двери стучат – входит скорняжник, выделывавший куньи шкурки и стачивавший их в куртку, подбивая ее шерстяной пряжей в
три слоя. Куртка заботливо завернута мехом внутрь – и не видно, что нес. Видар благодарит и неуверенно смотрит в сторону Солнечного – тот так и не сказал, станет ли носить кунью куртку, а так бы хотелось еще раз выйти к морю.

– Теперь я буду совсем Мангуст, осталось только придушить парочку змей. Это для меня? – Мангуст разглядывает куртку и осторожно смотрит на окно...
Он давно никуда не выходил, все время, пока не было Видара, трусливо скрывался в его покоях. А выбраться из каменного мешка хочется… Неуютно в нем, особенно одному. Тяжело дышать и двигаться.
– Мы можем сегодня еще раз к морю? Кофе можно нагреть и залить в фляжку, взять лепешек. Если не хочешь – не надо, тут тоже хорошо. Но на улице… я думал… снег отлично лепится. Ты никогда не пробовал кидаться снежками? Готов спорить, я тебя сделаю. Я неплохо стреляю. Хотя никогда не умел убивать. После демона брат научил. Так что… шапку с тебя собью, – он усмехнулся, неловко комкая куртку – Проверим?
Видар улыбается. Снежками, в которые влеплены куски льда, он способен сбить на лету утку, но…
– Конечно, пойдем, – снегопад прекратился, морозно, море красивое. Он собирает в торбу лепешки, перемазав их медом, заливает в тыквенную флягу, обернутую мехом, чудной напиток и выходит с Солнечным по узкой башенной лестнице, которой, кроме него, никто не пользуется. Снег действительно лепится хорошо, и Видар покорно позволяет дважды сбить с себя шапку, прекрасно понимая, что окно справа – общая комната оруженосцев, и они сейчас обалдевают, глядя на Видара, который бросает снежки аккуратно – так, едва прихватив снег, что они разлетаются от малейшего прикосновения, – и даже не пытается влепить в снежный ком осколок льда и выбить чужаку мозги.
Быть может… просто судьба дарила приятности перед… В общем – перед.
Ежедневные походы к морю, чудной напиток и тепло. И так мало – жалкие дни до прибытия послов.
Накануне Видар уже с вечера едва сдерживает мандраж. Не выдержав, он ссылается на необходимость принести ужин – и отправляется к Тору. Молотоносец навеселе, но вменяем. Видар садится рядом, разговоры у сыновей Одина всегда укорочены до предела – никаких слюней.
– Тор… Ты завтра будешь на встрече с послами. Прошу… Найти способ, чтобы на чужака не давили. Неспокойно мне… Если полезет Локи – отшвырни его… Пусть южанин решает сам.
– О-па… Видар пришел просить за своего возлюбленного?
Видар невидяще смотрит в окно.
– Даже если ты будешь так считать – и поможешь, я приму это.
– За тысячу дней… – Тор осторожно подбирает слова. – Правда?
– Ты поможешь?
– Да.
Разговор окончен, и Видар уходит. Такие разговоры – норма, и никаких тебе рассказов о море и песнях. Север… Взяв лепешек с сухими ягодами и медом, флягу козьего молока, он идет в свои покои, думая, к кому бы еще податься и попросить за Солнечного.

Все хорошее рано или поздно заканчивается. Подошли к концу северные каникулы. Мангуст сидит на подоконнике, поджав ноги, и смотрит на замерзшее окно. Уютно трещит камин. В покоях натоплено, жарко. На столе аккуратно сложены одежды. Прибывают послы, которые потребуют вернуть индийскому пантеону то, что принадлежит им по праву. Если… возможно, Аруна найдет способ помочь. Старый друг, верный возничий. Возможно, его просто убьют и не станут протаскивать через ритуальное очищение. Как бы то ни было, это последний вечер и хочется провести его хорошо, не думая о завтрашнем дне и просто не думая. В покои заходит Видар.
Мангуст легко спрыгивает с каменного подоконника и подходит к нему.
Осталась одна просьба, которую он не может не озвучить.
Потому что Видару, который так слепо верит в тепло и свет, нельзя видеть ритуальную грязь.
Просто нельзя.
Он надеется, что скандинавы умны и не пустят своего будущего верховного на встречу.
Такое горячее огненное сердце надо беречь.
Особенно если оно появляется на суровом севере.
– Видар… Завтра, когда я выйду к послам… Не ходи туда, пожалуйста. Не стоит, индийцы полны предубеждений. Они могут озвучить то, о чем служанки шепчутся по углам. Я постараюсь вернуться. Я обещаю.
Он кладет Видару руку на плечо и смотрит в глаза.
Странно, у всех северян в глазах лед и только у Видара там тепло и солнце.
И трудно понять, всегда так было или появилось недавно.
Видар вздрагивает, впитывая тепло руки на плече – и спотыкается о просьбу. Это… как пихнуть сапогом собаку, которая… Согнувшись, он непонимающе смотрит на Солнечного – за что? Почему? Он бы нашел способ пробиться, оказаться там и…
Ссутулившись, вжав голову в плечи, он еле слышно подтверждает.
– Я… сделаю, как ты скажешь… («Это нечестно! Ты не можешь такого требовать! Я боюсь за тебя! Ты не должен быть там один, не должен, не имеешь права! Я нужен там, я смогу помочь и поддержать, так почему…»). Тор… он должен помочь, он обещал мне… и Сурт. Я под дверью буду – можно?
Видар заранее ненавидит южан, которые едут сюда в диком желании забрать Солнце… Если быть точнее – они прибыли, и он даже видел, как накрывали ужин в тронном зале. Его туда не звали, и к лучшему, он бы даже против воли отца удрал, чтобы побыть с Солнцем. Впрочем, Один, уже заметивший странность сына и принявший ее с открытым презрением, не стал устраивать показательных провокаций – позволил оставаться там, где он счел нужным.
– Не обижайся – Мангуст сжимает поникшее плечо – Я буду знать, что ты меня ждешь, и мне будет легче. И если бездне будет угодно, все закончится хорошо. Я вернусь. Если нет… Просто помни, что я твой друг. Я всегда буду тебя помнить. Север и Юг рядом, ближе, чем можно себе представить. Можно и под дверью…. А можно тут у камина. Я приду, а тут ты и кофе. И лепешки. И разговоры. Хочешь, еще что-нибудь расскажу? Завтра будет завтра. Пока можно об этом не думать.
Заснуть так и не удается. Видар до утра лежит, завернувшись в шкуры, закрыв глаза от бессилия. Дал слово… Утром он сидит молча в углу, насупившись, и убирается из комнаты, когда Солнечный приступает к ритуалу одеяния и сборов (порядок напяливания пестрых тканей Видар не хочет ни понимать, ни видеть). Потаскавшись там и сям, он с тоской возвращается к себе, но не заходит – ждет, пока Солнечный выйдет и молча тащится за ним – до самой двери.
Сурт видит, что Видар не рвется с боем в зал, чего, признаться, ожидал, и приятно удивлен. Компания южан ему непонятна, особенно женщина, выряженная в белое, словно снег, тонкое тряпье, которой явно холодно.
В дверях появляется южанин, Сурт указывает ему место у окна, сам садится в паре шагов от него к столу. Он дал слово Видару оставаться рядом с южанином – он его держит. Южанин странно смотрит на бабу в белом, и Сурт почти чувствует, как в воздухе повисает напряженное молчание. Один и Тор прибывают по зову, ни мгновением ранее, и Один, видимо, испытывает не меньшее облегчение оттого, что Видара в зале нет. Короткое ритуальное приветствие, и Один усаживается в тяжелое кованое кресло, покрытое шкурами.
– Я принял ваше требование о встрече и готов вас выслушать.

– Благодарю вас, – Аруна выходит вперед, вежливо склонив голову. – Я призван говорить от имени индийского пантеона. Нам стало известно о том, что Аватара Солнцеликого Сурья была осквернена и вымарана противоестественной связью. По нашим законом вымаранное лишается пола, имени, семьи и подлежит немедленному очищению. Индийский пантеон требует вернуть ему то, что принадлежит ему по праву. Суть должна быть передана более достойному носителю, ибо солнце не должно находиться в загаженном… – он смерил безымянное презрительным взглядом, – сосуде. Суть должна быть передана через ритуал очищения. Это ритуал в чем-то схож с принятым у скандинавов обычаем превращать оскверненных в «немужей». Индийский пантеон надеется, что никаких трудностей с этим не возникнет. Мы уважаем чужие обычаи, но так же настаиваем на уважении наших. Оба ритуала можно провести одновременно, поскольку они содержат одинаковый набор действий…
Аруна с отвращением скользит взглядом по Безымянному. Он уверен, что никаких разногласий не возникнет. Разве что… Слишком хорошо Безымянное выглядит. Дорогая красивая одежда, не бледен и не изнеможен. Явно живет неплохо. Достался кому-то в качестве трофея и отрабатывает кусок хлеба задом? Бедная несравненная Ушас, какой позор она вынуждена сейчас наблюдать. Одно дело знать, что твой Солнечный супруг стал жертвой низменной страсти к золотоволосой северянке, жене Молотоносца. И совершенно другое – увидеть, что носитель Солнца добровольно разделил ложе с мужчиной, добывая себе кусок хлеба послаще, отдавая в пользование северному богу собственное тело. Мерзость так и витает в воздухе. А купцы говорили, что сын Одина и его наследник Видар покупал кофе. И служанки судачат о том, что чужак не покидает покоев Видара Одинсона…
Аруна подавил приступ тошноты. Если… если это так, то придется изменить первоначальный план. Забрать суть и не настаивать на возвращении загаженного тела. Если Видар выбил кусок мяса себе по вкусу, то не стоит становиться на его пути…Осталось только подтвердить свои подозрения фактами.
Один бросает короткий взгляд на Сурта, который при всех недостатках слишком хорошо подкован законами. И Сурт осторожничает. Видар редко ошибается, чувство опасности у него – что у волка, не зря столько раз засады обходили. Сейчас он готов умереть за чужака – значит, от чужака многое зависит. Сурт слишком хорошо знал сына Одина – который первым отучился плакать в младенчестве, первым принял рану в бою среди ровесников, научился спорить с отцом и принимать наказание. На последние Один был щедр – он лепил из сына истинный камень скал у моря, и камень выходил на славу. Сейчас Видар сидел у стены, положив голову на колени, не трогаясь с места – в этом Сурт был уверен. Что твой пес… Ладно, о достоинстве верховного он еще поговорит с ним, а пока…
– Уважаемые послы рано заговорили о том, что собираются сделать северяне. Насколько мне известно, на сегодняшний день не принималось ни единого решения касательно гостя сына верховного. Насколько я знаю – никто не принуждает гостя делить общество Видара Одинсона и тем более мне непонятно, почему послы решили, что мы планировали какой-то ритуал.
– Да-да, – хохотнул Тор, которого чопорность гостей забавляла. – Или им своих детородных органов мало – решили лишний прихва… – он заткнулся под сухим холодным взглядом отца.
Один искоса смотрит на сжавшегося южанина. Одно дело – убить врага в честной борьбе. Другое… Чужак доверился его сыну, его сын пошел против всех, отвоевав чужака, безропотно принял наказание и цену. Имеет ли он право раскатать гордость сына в пепел перед иноземцами.
– Я не отвечаю за суть и за ваш пантеон, но телом южанин находится тут, и я не говорил, что принял решение об этом теле, – равнодушно бросает верховный. – Предложение провести так названные ритуалы не может быть принято – как северяне позволят изувечить гостя моего сына?
Южане вели себя странно. Сурт ждал, что они будут просить – но они требовали, мало того – пытались поучать, и уже это вывело верховного на боевую позицию. Видар… Если и Тора подкупил – у южанина неплохие шансы.

Брат исчезает на весь день, ушел в лес… и обычно Мангуст его не трогал. Видар любит говорить с лесом, проверять озерцо, собирать разные ягоды. Поэтому он торчит возле кобылы, которая вот-вот должна разродиться, кое-как приводит в порядок дом. И ждет.
Когда на лес опускаются сумерки, не выдерживает и отправляется на поиски.
Найти Видара не так сложно. По каким-то неведомым причинам Мангуст точно знает, куда надо идти. Наверное, подсказывает лес, сразу вдруг притихший и присмиревший.
Легко находится нужная тропа, и Мангуст сразу видит брата.
Привычно молчаливого и какого-то окаменевшего.
И нет никакой возможности узнать, что же все-таки произошло...
Поэтому он просто садится рядом на траву и крепко обнимает брата.
– Не знаю, что произошло, но я с тобой. Слышишь? Я и твой лес. Мы разделим все пополам и найдем выход. Ты узнал дурные вести? Ничего страшного. Давай я сварю тебе кофе, и мы погреемся у огня. Ты совсем замерз. А потом… нарисуешь, что произошло, на печной заслонке.
Или нет… или просто посидим.
Страх вползает под кожу, и Солнечный как никогда жалеет о том, что в нем осталось так мало солнца. Так мало, что не удается отогреть северного брата.
Мыслей нет и идей тоже.
Солнечный прикрывает глаза, зарывается рукой в спутанные волосы.
Передать хоть немного тепла.
– Видар, ты же видишь, все вокруг движется по кругу, за мрачной холодной зимой приходит весна, и твой лес возрождается заново, за весной расцвет самой природы – жаркое солнечное лето, а потом снова угасание. И так по кругу из года в год, из века в век. Смерть и рождение. Что бы ни произошло, оно всего лишь часть этого цикла, но потом холод пройдет, солнце согреет заново и снова начнется расцвет. Солнечное тепло никогда не уходит, просто иногда его становится меньше. И мы можем это пережить и погреться у огня, до нового рассвета.

Хочется бежать, кричать, выть… Но Видар молчит, впечатываясь головой в плечо Солнечного. Есть боль. Боль оттого, что не сумел предусмотреть и не смог предотвратить. Ясно же… Хед был слишком умен и выдержан, чтобы просто так убить Бальдра, и Вали… Жаль, оруженосец сказал мало, слишком мало. Вздрагивая, жмется плотнее к брату, понимая, что должен выдержать. Солнечный прав, они вдвоем, они выдержат. Солнечный прав, все уйдут в царство двуцветной дочурки Локи, от которой даже волки шарахались. Локи… будь он проклят, без него не обошлось.
Видар поднимается, протягивая руку Солнечному. На сапогах похрустывает лед, в голове гул и пустота. Добраться домой и приготовить в дорогу… Они идут, под ногами хрустит первая в этом году изморозь на чахлой осенней траве. Скажи спасибо, Видар. Ты мог бы тут ползти один, захлебываясь беззвучным скулежом, но брат рядом, так легче… Не доходя до дома, он останавливается, склоняясь к вербе, просит прощения, отламывает несколько веток и на ходу сворачивает в погребальные венки, два венка двоим братьям. Жаль, с Вали поговорить не выйдет. Хотя, быть может, Локи даст поблажку проститься с братом. Остановившись, он за плечо разворачивает к себе Солнечного лицом, рисует пальцем в воздухе круг, прикладывая руку к сердцу Солнечного, и показывает знаком «один», удерживая в руке погребальный венок. Ты теперь единственное солнце на севере, брат. Второго больше нет. Береги себя, молю. Иначе нас ничто не спасет, только береги себя.
Дома он садится у огня, роняя в бессилии руки между коленями. Едва лед на сапогах оттаивает, заставляет себя встать. Указывая рукой на дорожную суму, вопросительно смотрит на брата. И два пальца. Два дня. Знак змеи в замок. На два дня в замок. Ты со мной, брат, или дождешься тут?

Солнечный не сразу понимает, что произошло.
Потом вспоминает… У северян было собственное солнце, Бальдр. Неужели кто-то мог?.. Они же берегли его как самое дорогое сокровище.
Но брат делает погребальный венок и сомнений не остается.
Бальдр ушел. Это слишком за гранью – не дать Видару с ним попрощаться.
Наверняка позволят. Все-таки северяне не звери.
А Бальдра любили все. И все погребли. И невозможно представить, чтобы у кого-то поднялась на него рука.
Вопрос о том, поедет он или останется, ставит Мангуста в тупик. Конечно, вместе, разве может быть иначе? Он быстро собирает вещи, только самое необходимое и выходит из дома вслед за братом… Лошадь только одна и как добираться, непонятно. Но оставлять брата одного в змеином логове он не может.
Только вместе. Здесь нет иных вариантов.

Видар выходит в лес, где отдыхает с дороги оставленный оруженосцем конь, правда, седла нет, но ему не привыкать, кобыле скоро жеребиться, ехать на ней нельзя. Хотя… Он вспоминает броски, когда мог часами двигаться вровень с идущей иноходью лошадью, грузит сумки через спину и кивает брату, мол, садись, заранее готовясь принять встречное фырканье, но Солнечный слишком хорошо изучил своего северного неудачника-брата, он забирается на широкую косматенькую спину. Бег немного уберет лишнее напряжение и подарит усталость, к тому же…… Они ехали сюда рысью вполовину меньше, чем время от рассвета до полудня, ну значит, доедут за чуть больший срок, не страшно.…
Вцепившись в сапог брата, Видар легко выдерживает темп вровень с лошадью, отключая мысли и чувства… И да, усталость помогает. Помогает журчливый голос Солнечного…
Город встречает их темной глыбой, мрак и холод, холод и мрак. Конь сбавляет шаг, Видар так и ползет рядом, вцепившись в сапог, понимая, отпусти руку – грохнется на колени и поползет, как собака…
Нет. Ты будущий верховный. Верховный принимает удары стоя. Видар выравнивается…
Замок почернел, как чернеет от горя мать, схоронив ребенка. И никого на берегу. Наверное, уже укладывают брата на погребальное ложе. Видар кивает Солнечному в сторону озера, берет коня под уздцы.
Они войдут на погребальную площадь вместе, как братья, и Солнечный не слаб, он воин, они прибыли вместе. Словно поняв молчаливый жест, Солнечный легко соскальзывает с коня, берет его за недоуздок с другой стороны.
У озера стоит плач… Странный. И Видар понимает, перед ним плачет не семья о погибшем безвременно солнце, это плачет лес. Плачут осенние чахлые травы.
На богатом ложе навсегда погасшее солнце. Ни жены, ни сына брата Видар не видит, зато подготовлен в последний путь любимый корабль Бальдра. Локи нигде нет, и это значит,…
Сурт видит его и перехватывает в нескольких шагах от тела Бальдра.
– Ты успел… Я рад, что ты успел. Вопрос читается в равнодушных стальных глазах, и он едва слышно поясняет. Локи. Он вложил ветку омелы в руки Хеда вместо стрелы. Прямо в сердце, а Вали не понял, погорячился… Мальчишка, бог мести. Убил его прежде, чем тот успел что-то сказать. Это уже потом выяснилось, все видели, что стрелу Хеду давал Локи, сейчас его ищут. Видар указывает на губы, и Сурт мотает головой.
– Нет. Я не могу освободить тебя от слова.…
На лице Видара чертится мертвая улыбка… Даже этого лишили. Семья. Лишили права попрощаться с двумя братьями… Тяжело дыша, он подходит к погребальному ложу и опускается на колено, склоняя голову. Он не сможет произнести ритуальных слов прощания. Не пожелать легкого пути до царства Хели и возрождения, но никто не лишит его права постоять у тел братьев. А с какой жадностью заглядывают в глаза Видару оружейники, слуги… С каким любопытством. Вы ждете слез? Не ждите. Слишком много чести плакать перед вами. Братья сейчас и так видят мою скорбь, показывать ее вам я не стану. Видар стоит на колене, пока сталкивают в воду погребальный корабль и взлетают в воздух зажженные стрелы, а Тор поднимает вверх молот, и огненный столб бьет с неба, поджигая хворост. Видар стоит, когда расходятся все. Как бы то ни было, что бы то ни было. Он это выдержит.

Догорает погребальный костер, расчерчивая чернильное небо красным.
Огненные всполохи взмывают вверх, разбрасывая в разные стороны искры.
Красное – цвет крови. Крови пролитой в тот день, когда брат убил брата.
Вали стоит в отдалении, наблюдая, не в силах приблизиться. Убийца не имеет права подходить к своей жертве.
Так сказано. Он может только стоять и смотреть. На тех… кому разрешено.
Возле погребального костра будущий верховный. Видар.
Они мало общались и мало пересекались. Видар, предавший все законы севера ради смуглого черноволосого чужака. Ради шлюхи Локи. Боль и ярость сплетаются в груди в огненный клубок. Кровоточащий как… погребальный костер. Север рыдает, прощаясь с Бальдром.
У Видара сухие глаза. На его глазах слезы видели только один раз. На пиру, когда на столе раскладывали смуглую шлюху.
Вали не мигая смотрит на догорающий костер и на… братьев.
Убийца недостоин жалости.
Убийца недостоин слез.
Он просто не имеет на это права.
И злости накрывает с головой, потому что Видару дано то, чего лишен Вали. Но будущий верховный стоит прямо, неестественно выпрямив спину. Слезы бога леса отданы той подстилке.
Поэтому когда Видар молча приближается, Вали скользит взглядом по существу, жалко жмущемуся к его брату, и хрипло цедит:
– Проваливай. Похотливой сучке Локи ничего делать возле погребального костра.

Видар выпрямляется, как струна, глаза темнеют. Он многое готов простить брату, готов простить в силу того, что понимает, как ему сейчас несладко. Готов был простить, если бы в злом запале было сказано ему… Не Солнечному… Не единственному его источнику тепла и света за последние два года. Видар не может говорить, не имеет права. Они прошли больше… Не так много осталось, год – они выдержат, он точно уверен, выдержат. Брат, зачем же ты… Я бы подошел к тебе и обнял, как научил меня Солнечный, отдавая тебе часть тепла, я бы, да что там… Я бы… Видар смотрит в пылающие болью и злостью глаза Вали, достает боевой нож, разрезая ладонь. Освобожденная кровь течет на мерзлую землю, он делает шаг вперед, берет жестко в запястья руку Вали, позволяет крови капнуть на его судорожно сжатую ладонь. Тяжелые багровые капли. Ты мой брат по крови и всегда им останешься, и я не стану держать на тебя зла за сказанное. Обернувшись, он отходит к Солнечному, останавливаясь около него, убирает нож, прижимает неповрежденную руку к сердцу, затем – к сердцу Солнечного, показывая Вали знаком «один». «У нас с названным братом одно сердце на двоих, и я не стану рвать его пополам». Он осторожно берет брата под локоть, если уж они тут… зайти в его покои, если они еще его, взять продуктов, одежды и пару лошадей, если, конечно, отец не станет в позу. И возвращаться. Здесь ему не рады, здесь ему не место. Место там, где не отталкивают, где не бросают и понимают без слов. Он идет, прижавшись плечом к плечу Солнечного, подняв голову и лишь насмешливо улыбаясь в ответ на презрительные взгляды. А в замке плач. Скончалась жена Бальдра, не выдержав потери. Быть еще одним похоронам.

Улль давно понял, самое спокойное место в замке – это покои будущего верховного. Видара. Который ушел в лес, соблюдая тысячедневный обет молчания.
В причины такого обета Улль не вдавался, в конце концов, это не его дело.
Сегодня слишком черный день, черный и ледяной. Несмотря на теплую осень.
Север хоронит свое солнце.
И откровенно говоря, сейчас само присутствие Улля неуместно. В любой части замка. Поэтому он забрался в свое неизменное за последние два года убежище.
Здесь давно не разжигали камин, но холод может быть уютным, когда тебя никто не трогает, и можно, кутаясь в шкуру, сидеть на каменном подоконнике и смотреть в окно.
Или вырезать ножом фигурки из забытых в углу поленьев.
Да много чего можно… Главное, тут не было косых взглядов и тошнотворного шепота, к которому Улль в общем-то привык, но нельзя было сказать, что его это не задевало.
Пасынок Тора вошел в пантеон, хотя еще неизвестно, есть ли в нем хотя бы капля скандинавской крови. Тор верил златокудрой Сиф, но Сиф… судя по последнему скандалу, много кто верил.
Впрочем, опять же, это не его дело.
Улль завернулся в шкуру, так что снаружи остался только один нос и снова уставился в окно.
Погребальные костры уже погасли, скандинавы расходились. По идее, можно было бы тоже уходить. Тем более, Уллю только что пришло это в голову, Видар и чужеземец могут вернуться в свои покои и застать здесь незваного гостя. На самом деле, об этом стоило бы подумать раньше и сбежать до того, как скрипнула тяжелая дверь.

Видар устал за считаные часы, словно вспахал половину каменистого берега, спасибо – рядом брат... Иначе он бы давно тронулся умом. Один никого не принимал – в знак скорби, Видар дал распоряжение – благо, кухонная доска пригодна для написания продуктов в запасы, на конюшне зашел поздороваться со своим серым, но... Взять придется коней попроще – Один еще когда предупредил, что брать его нельзя... А затем... Опираясь на теплое плечо брата – в свои покои. Он переступает порог... Мелкий Сиф уже занял его комнату... Еще одно доказательство – его никто не ждет… Видар пропускает в комнату брата, знаком показывая Уллю, что все в порядке и они ненадолго, забирает шкуры, оставшиеся вещи из-под кровати, его корзину уже вынесли... Последние его следы в городе.

Улль удивленно смотрит на вошедших.
Ему показывают, что можно остаться, но… Как? Это же покои Видара…
– Прости, что влез без спросу, мне тут нравится прятаться от всех. Никто к тебе… к вам… – Улль перевел настороженный взгляд на молчаливого чужестранца. – Не заходит никто, и можно спокойно посидеть. Прости, я больше не полезу, это же твое…
Тараторя без умолку, Улль с ужасом понимает, что никто не должен заговаривать с сыном Одина первым и он мало того, что влез в покои, так еще и разом нарушил все неписаные правила.
Отчаянно сопя, он ерошит волосы, поглядывая на сурового будущего верховного и на всякий случай брякает:
– Не злись, пожалуйста. Я не хотел ничего дурного. Вот, возьми, – отчаянно краснея, он протягивает молчаливому хозяину покоев две фигурки. Круглое улыбающееся солнце и странную ушастую зверюшку.
– Я хотел сделать, говорят, они в Индии водятся. – Улль с сомнением рассматривает получившегося зверя. Получилось нечто странное. Вроде маленького тигра с длинной шеей. – Возьми в подарок. Если не нравится, можно потом камин растопить. И… можно, я тут иногда буду прятаться? Ты точно не против?

Видар смотрит на камин. Давно ли они тут на шкурах сидели, трепались о море. Так давно. Он уже и не уверен, что сможет говорить. Он берет фигурки, устало ероша волосы мелкому, мол, все в порядке, никто никого не гонит. На лице пробегает налет улыбки, и Видар протягивает брату зверюшку, а солнце… Солнце он отдать не может, потому что свое все выжжено, выморожено и вытоптано. Убито. Только и живет силой брата, его теплом. Забери солнце, и от Видара останется одна оболочка. Он сует руку в торбу, извлекая ключи от покоев, вкладывая в руку парня. Даже при лучшем раскладе он еще год тут не появится.…
Сев на подоконник, смотрит на море. Картинка, знакомая с детства, успокаивавшая и помогавшая выдержать холод отца, равнодушие матери и суровость наставника. Недолго. Только вспомнить.– Затем подходит к брату. Если бы не было с ним Солнечного… Если бы. Кто знает, хватило ли бы сил выдержать. Но лицо Видара равнодушно, а глаза сухи. Вали ударил больно. Наотмашь. Целился по одному, попал по двоим. Только вот Видар понял еще одну истину… И он скажет о том брату, как только они останутся наедине. Нужно сказать. Бальдр вон как глупо погиб, кто знает, – сколько отведено Видару, потому нужно сказать, чтобы… Просто нужно.

Мангуст обнимает брата за плечи и вертит в руках диковинное произведение искусства. Странное существо. И как-то неудобно спрашивать юного художника, что же он все-таки имел в виду. Тем более сам художник, пробормотав что-то насчет важных неотложных дел, быстро ретировался. Правда, прихватив с собой связку ключей.
– Забавный, не похож на других северян, – улыбается Солнечный, глядя вслед убегающему парню. – Брат, ты как? Едем домой или у тебя остались какие-то дела? Я могу подождать в твоих покоях.

Нет, дел у Видара больше не осталось. Ничего не осталось, что сдерживает его в городе и что заставило бы тут задержаться хоть на минуту. У озера уже складывали погребальный костер для Нанны. Ожидаемо… Здесь слишком все заледенело. Он забирает со стены охотничий богатый нож – трофей, который достался в бою и которым он не пользовался, так, украшение. Вот теперь все. Кивнув в сторону выхода, безжалостно захлопывает дверь, возвращаясь к лошадям. В ушах звенят слова Вали, а проходя мимо покоев Одина, он слышит, как оруженосцы судачат о том, что приезжал сын верховного, который попал в опалу за то, что живет с мужчиной как с женщиной… Грязь. Грязь, грязь, грязь! Видар едва сдерживается, выходя в конюшню, и жестоко дергает поводья. Домой. Тут нечего делать. Какие-то два часа и они дома. И никто не будет лить грязь, и… Он еще раз проиграет в памяти похороны брата, чтобы похоронить навсегда и свое воспоминание.

Дорога домой занимает гораздо меньше времени, чем поездка в змеиное гнездо. Солнечный пускает коня рысью. Надо привести мысли и чувства в порядок, чтобы лишний раз не тревожить брата…
…которому даже не дали проститься. Из-за глупого обета, из-за… Солнечный шумно выдыхает, давясь бессильной болью. Потому что это слишком сложно понять. Как можно вот так вычеркивать своего из-за глупых домыслов, из-за жестокой шутки бога обмана.
Невозможно. Горе лишило скандинавов разума.
Мангуст не видит иного объяснения.
Нет, они придут в себя от потери и опомнятся, иначе и быть не может. Это же Видар, северный брат с самым горячим в мире сердцем…
Дома он ставит воду на огонь, пока брат занимается лошадьми.
Простая работа успокаивает.
Перед отъездом он как раз намолол кофе.
Сейчас сварить, как раз на двоих. Достать мед и лепешки и посидеть с братом у огня.
Они дома, и, возможно, дом сумеет отогреть.

Видар не удивляется, когда в срок им забывают привезти продовольствие. Ну что же…… Приходится скататься в город, купить муки. Кофе удается раздобыть, правда, немного, и какие-то чудные листья, которые якобы заливают горячей водой и пьют. Видар покупает, мало ли. Купить готовых лепешек на неделю, сушеных ягод, которые к весне страшно подорожали, козьего сыра.… Этого должно хватить на первое время, а с охотой муки будет достаточно до весны. О том, что происходит в городе, он не знает. Точнее, знает только слухи. Говорят, Локи удалось отмыться как-то, по крайней мере, он мутит свои дела и не слишком лезет во власть. Видар возвращается домой, вымотанный не дорогой, людьми. И даже пьет заваренный чудной напиток, который имеет непонятный вкус. Метели заносят дорогу, вскоре уже можно позабыть о том, чтобы в город выбраться, вовремя съездил. Но охота удачна. Видар завалил лося и закоптил мясо, которого хватит до тепла. А еще он ждет… Ждет, зная, что давно уже вертится на языке.
Лето короткое, суровое, но Видар не хочет лишать себя вновь лошадей, он пропадает дни, заготавливая сено, а рыжий косматый жеребенок хвостом ходит за Солнечным, не совсем понимая, что южанин не мама, теребит бархатными губами и клянчит лепешки.
Осторожничая, Видар запасает на зиму что может, но о нем внезапно вспомнили, привезли продукты и даже пригласили посетить поминальный пир по солнцевороту от смерти брата. Но Видар давно понял, что скорбь города и замка показная, и незачем ее видеть, а его собственную все равно никто не поймет. И он снова и снова ждет.
Ждет, чтобы однажды проснуться в темноте, прижавшись к окну, до рассвета дрожать, словно в лихорадке, не зная, что получится. Подползая на негнущихся ногах к Солнечному, садится на край постели. Вздрогнув, тот открывает глаза, и Видар предусмотрительно прижимает палец к его губам. Молчи. Я ничего от тебя не прошу, просто слушай и молчи.
Хрипло, не сразу, рвано. Но отчетливо удается сказать то, что хотелось.
– Брат… Я люблю тебя, брат.

…Сонно моргая, Солнечный переводит взгляд на окно, там уже поднимается солнце. Светает.
В голове прокручивается услышанное, и губы сами собой расползаются в широкой улыбке.
– Ты говоришь, все закончилось, ты действительно говоришь…
Не в силах поверить, Мангуст поднимает на брата сияющие глаза.
Брат его любит. В горле спазм. И в ушах все еще звучат слова собственной клятвы.
Поэтому… Поэтому он просто сжимает Видара в объятиях и зарывается лицом в плечо.
– И я тебя, – приглушенно, еле слышно. – Нет у меня братьев ближе, чем ты, и не будет никого роднее. Сколько бы веков не прошло.
Он неловко пожимает плечами, чуть отстраняясь
– Давай сварю нам с тобой кофе, и ты что-нибудь расскажешь. Что угодно. Брат… ты не представляешь, как долго я хотел услышать твой голос.
… Появляется мысль, что теперь Видару придется вернуться в замок. Тысячедневный обет завершен. И от этого появляется непонятная тоска, которую Мангуст душит в зародыше. Все правильно. Это дом Видара. Это мир Видара. Они обязательно должны вернуться. Солнечный никогда не оставит того, кто разглядел в нем капли солнца.

Говорить почти невозможно. Настолько, что сказанные слова еще долго отдаются болью, и Видар ограничивается короткими фразами, чтобы лишний раз не похабить связки. Собственный голос слышать непривычно. И к тому же это почти ничего не меняет. Он за три года заготовил достаточно бревен и камней из реки, собирая их ближе к городу по течению. Возвращаться туда, где ты не нужен, глупо. У него есть все, что можно пожелать для спокойной жизни. И никто из братьев за три года не сунулся. Просто выпить чаю из трав или посидеть у стола. Никто. Пусть теперь кто-то попробует сказать хоть слово о долге. Отныне он сам выбирает, за что отвечать. И не желает отказываться от мести, тем более цель теперь очевидна. Локи.

…Теперь, когда брат может говорить, многое становится проще, но все равно. Следуя устоявшейся привычке, Солнечный говорит и шутит за двоих, наполняя дом шумом и звуками. Жесты и слова Видара скупы, но все равно.
Это хорошо, когда слова есть. Каждое слово становится на вес золота. Они сидят вдвоем у огня на расстеленной шкуре, Мангуст заваривает чай и разливает горячий, пахнущий лесными травами напиток по чашкам.
Вопрос появляется неожиданно, собственно, он давно вертелся на языке.
С погребальных костров у стен замка.
Он слишком хорошо помнит, как окаменел брат
И как долго стоял у костра, склонив голову. Пытаясь надышаться едкой гарью.
– Брат… Я давно хотел попросить. Ты воин. Сильнее многих, а я… Солнце не должно убивать и проливать кровь, оно должно только дарить свет, но… я не могу тебя оставить одного и уйти. Поэтому научи меня драться, защищать себя и то, что мне дорого. Так и тебе, и мне будет спокойнее.

Видар не удивлен. Север. Едкие слова Вали, хамство Тора, равнодушие Одина, необузданные смешки челяди и Локи… Последний ненадолго. Видар кладет руку на теплое плечо.
– Я научу тебя всему, что знаю сам. Но я не хотел бы, чтобы тебе пришлось пойти против собственной сущности. Ты – свет, для меня кощунственно заставить свет отправлять во мрак.
Видар не лжет. Солнечный светлее всех, кого он встречал в жизни. Незаслуженно изломанный его семьей, и по сей день Видар благодарит высшие силы. И к тому же, если его затея не выгорит, – Солнечному придется выкручиваться самому, он должен быть подготовлен. Видар мнется, не зная, с какой стороны подойти и на какой кривой козе подкатить.
– Мне нужно съездить в город. Отец дождался вестей из Хели, созвал всех, кажется, они нашли способ вернуть Бальдра, гонцы оповестили, что почти всех уже обошли. Условие дочери шута выполнено, к пиру должны закончить и станет известен итог, хотя Один слишком торопится радоваться, как мне кажется. Знаешь, брат, мне сложно понять: Хед не хуже Бальдра, но о нем никто и не вспомнил. Вполне в стиле нашей семьи, – Видар смотрит в окно, невесело усмехаясь. Он уже давно мог бы вернуться в город, но… Но дом возводят втихомолку, и о том не знает даже брат. Он оповестит его перед пиром. Если Видару не удастся его затея, Солнечному нужно будет хорошее жилище.

конец первой части